Когда Поль впервые приехала в Израиль, она, конечно, не ожидала увидеть улицы, полные вуди алленов и тёть Сонь, но, чтобы не встретить их совсем?! Нет, если поехать в правильные места, можно отыскать кого угодно, но тот Тель-Авив, который она выбрала для себя, совсем другой. Интеллигентная, немного снобская публика на севере, хипстеры на юге, творческая тусовка в центре. «Аристократия» Неве Цедека, района, любимого туристами – там, конечно, можно не владеть ивритом, но, если при этом не знаешь парочки европейских языков, бровь местного жителя снисходительно приподнимается. В Керем а-Тейманиме, квартальчике возле рынка, неуловимо напоминающем о Барселоне, живут выходцы из Йемена, ближневосточные евреи, совсем непохожие на ашкеназов. А ещё есть эфиопские и марокканские евреи, принесшие с собой собственные традиции. Религиозные и светские, геи и натуралы, темнокожие и белые, бесконечно образованные и едва осилившие школу, сабры, рождённые в Израиле, и репатрианты – всё это евреи, которых невозможно причесать одной гребёнкой и найти среди них эталонных, правильных. Конечно, в Израиле есть и более однородные города, но Поль привязалась к Тель-Авиву именно потому, что там любая инакость незаметна на общем пёстром фоне. Она не искала своих, таких всё равно не существовало, и не потому, что Поль какая-то уникальная женщина. Просто она давным-давно выбрала не иметь своих, не соединяться со средой, где бы ни жила, скользить, не погружаясь, и быть незаметной, как серый городской кот. Не то, чтобы ей не хотелось тепла и близости, но опыт показал, что она этого не умеет. В ней то ли однажды что-то поломалось, то ли, наоборот, отросло нечто, отделившее её от мира прозрачным экраном. И что в Москве, что в Тель-Авиве, Майями или Флоренции, Рязани или Будапеште – везде она чувствовала себя посторонней на уровне органики. Но в Тель-Авиве ей больше нравилось.

На рынке она покупала хлеб у одного-единственного продавца в центре длинного торгового ряда. В его лавочке на цепях висят старые медные подносы с выпечкой, на прилавке лежит хлеб из темноватой муки с красным перцем, обваленный в тыквенных семечках – твёрдая коричневая корочка и воздушная мякушка. Поль никогда не могла дотерпеть до дома, и, хотя ненавидела есть на ходу, обязательно отламывала кусочек, едва отойдя от прилавка. Сыром торгует парень, говорящий по-русски, зовут его Стас, он здоровается с каждым покупателем так, будто знает его сто лет, и уже со второго визита советовал: «Возьми в этот раз козий камамбер», а с четвёртого перестал пытаться и взвешивает ей «как обычно», из коровьего молока. В соседней эколавочке продают травяные чаи, а в самом конце ряда весёлые эфиопы предлагают свеженькую нану и луизу – ничего пикантного, всего лишь мяту и вербену, но как звучит! Параллельно идёт мясной ряд, там вместо асфальта между прилавков лежит красное покрытие, «это чтобы не видно было кровь», мило улыбалась Поль, сопровождая потрясённых туристов. Теперь, живя в Тель-Авиве, она встречалась с московскими друзьями чаще, чем в России – все приезжающие в отпуск старались написать ей и пересечься хотя бы за чашечкой кофе. Было какое-то особенное очарование в том, чтобы сидеть под чужим южным небом и видеть перед собой физиономию из другой жизни.

Поль вспомнила, как её однажды накрыло такое же совмещение реальности. Тогда она была ещё гостьей, но уже имела в виду переезд, и потому решила проверить, каково в Тель-Авиве в самую макушку июля, когда в тени чуть за тридцать, а на солнце все сорок. Набрала с собой невесомых вещей, но почти ничего из московского летнего не годилось для здешнего расплавленного воздуха. Удобнее всего оказалась юбка, прожившая на тот момент больше десяти лет, из тонкой ткани с ярким цветочным рисунком, с безразмерным поясом и потому подходящая к повзрослевшей талии. Полотнище юбки потихоньку начало ветшать и рваться, но краски не потускнели.