Нарком же Ворошилов принцип неучастия РККА в карательных акциях на селе отстаивал ревностно, принципиально держась этой позиции как на заседаниях Реввоенсовета, так и при обсуждении в Политбюро. Но не стоит подозревать Клима Ефремовича в гуманизме. Будущий «первый маршал» был реалист и руководствовался соображениями сугубо прагматичными: ввод Красной армии в село грозил обернуться катастрофой. Армия, на 90 процентов крестьянская, запросто могла повернуть оружие против большевиков, соединившись со своими отцами, братьями, сородичами. Сородичами – в прямом смысле: система построения РККА середины 1920-х – конца 1930-х годов была в основном территориально-милиционная. Кадровые части были преимущественно технические (флот, авиация и т. п.), а вот пехота и кавалерия, составлявшие львиную долю Красной армии, – территориальные. И служба там весьма отличалась от образца 1940-х – 1980-х годов. Служили, как правило, в полку на территории своего же района, а после года службы отправлялись в запас, регулярно призываясь в свой же родной полк на военные сборы. Так что в территориальном полку были выходцы из одного района, а уж батальон и вовсе был как филиал родного села.

Историк Нонна Тархова приводит красноречивую сводку Политуправления (ПУ) РККА от 14 февраля 1928 года, в которой говорится, что деревня шокирована действиями властей и бросилась за советом и помощью к своим сыновьям в армии. И «она не просто жалуется своим сыновьям, а просит у них помощи», просит «защиты против действий местных властей» и даже прямого содействия в борьбе против притеснений, а «в отдельных случаях просит вооруженной поддержки». «Деревня через свои письма усиленно втягивает красноармейцев в деревенские дела, – с тревогой констатирует главный политорган РККА, – и даже требует от своих сыновей в армии помощи и противодействия хлебозаготовительному нажиму».

Хлебозаготовки вызвали столь большую волну так называемых «крестьянских настроений» в армии, что с июля 1928 года ПУ РККА начало выпуск специальных сводок, которые так и назывались: «Крестьянские настроения в РККА». Адресаты этих сводок – Сталин, Орджоникидзе, Ягода и другие высшие деятели партийного ареопага.

Весьма часто эти сводки составлялись на базе выдержек из писем, адресованных красноармейцам и выуженных бдительными цензорами. Вот, к примеру, выдержка из одного такого письма к солдату: «Сейчас в г. Балте бабы разбили лавки, а милиция потребовала полк солдат. Солдаты приехали, посмотрели, разобрались с делом, сложили ружья в козлы и сказали: „Дайте им хлеба“». Скорее всего, конечно, это сочетание действительности и желаемого. Но настроения уже показательны: красноармейцы действительно не горят желанием наводить порядок на селе и, даже будучи посланными туда, оружие, как правило, не применяют или стреляют поверх голов. Огонь на поражение открывали солдаты войск ОГПУ, комплектовавшихся, как правило, из «настоящих пролетариев».

Письма в армию обильно цитируются и в сводках Особых отделов ОГПУ: «Советская власть есть бич народа, я бы предложил вам, красноармейцам, поднять вопрос на собрании о том, чтобы не морили людей голодом и не издевались над народом…»; «Сообщи своим командирам, что они совершенно забыли о крестьянстве. Все красноармейцы – крестьяне, и если крестьянство пойдет против соввласти, то и армия пойдет против нее…»; «Если бы была война, все красноармейцы повернут штыки в обратную сторону…», «Соввласть будет существовать только до первой войны…».

Стоит ли удивляться, что нарком Ворошилов, вовсе не выступая против «генеральной линии партии» на ускоренную индустриализацию и тотальную коллективизацию, не горел желанием вовлекать во все это армию. Владея информацией о моральном духе красноармейцев (особенно из территориальных частей), Ворошилов четко осознавал: стоит только привлечь РККА к борьбе с народом, это повлечет за собой, по выражению Тарховой, «дестабилизацию армейских рядов».