газет,
плакатов,
в блеске улиц и витрин.
Рим дельцов, поэтов, катов –
я твой раб и господин!
«Мы живём, ожидая кончины…»
Мы живём, ожидая кончины,
выбрав ноту на множестве клавиш.
Умереть – не простая причина, –
как уйдёшь ты и что оставляешь?
Вспоминая о прожитой жизни,
не забудь, ничего не воротишь.
Время также чумно и капризно,
пулей срежет, как птицу на взлёте.
Лишь в полёте пути к воскрешенью,
да ещё не пропитая совесть.
И готовится к самосожженью
про Содом современная повесть.
Чьи-то мутные сполохи мысли,
всякий лезет в «гуру» и «махатмы».
Не покаявшись, люди прокисли
в склочных сварах за золото жатвы.
Словотворчество ныне не в моде.
А зачем, если мат узаконен?
Люди! Люди! Вернитесь к природе
и послушайте стон колоколен.
Знамя в виде петли на осине,
но Госдума почти не картавит.
Верю я, нас Господь не покинет,
только бесы по-прежнему правят.
«Я ищу свой философский камень…»
Я ищу свой философский камень
в категории совсем не философской.
Сам себе Иуда, Фауст, Каин.
Сам себе Калигула московский.
Сам себе убийца и спаситель,
я мечусь меж небом и землёю.
Где ж моя священная обитель,
где шаги с немилой к аналою.
Лить слова на ветер – что за дело?
Не достойно плакаться мужчине.
Но окошко в зиму запотело –
старый век готовится к кончине.
А вокруг пиры и карнавалы,
а вокруг улыбчивые маски.
И с трибун лепечут зазывалы,
в диаграммы тыкая указки.
И никто из них мне не ответит
почему с немилым к аналою
прошагала Русь?
А месяц светит
погребальной свечкой надо мною.
Пегас
Я возник из тела Горгоны,
словно ангел, крылат и светел.
Я проник в этот мир бездонный,
как в поля проникает ветер.
Я на грани и тьмы, и света
вечность в клочья разбил копытом.
И живу я в мечте поэта
как примета
и как молитва.
Я приду, как стихия света.
Я приду, словно тьмы стихия,
если ты подружился с ветром,
если мучает ностальгия.
И тогда приготовься к бою,
потому что вместо иконы
ты увидишь перед собою
ослепительный взгляд Горгоны!
«Кленовый лист – моё спасенье…»
Кленовый лист – моё спасенье
и избавление от пут,
и от Христа благословенье.
Пусть про него поэты лгут.
Кленовый лист – закладка в книге
и на причёску – жёлтый бант.
Для пьяной осени – вериги,
а для кокетки – милый франт.
Бежит строка стихотворенья,
а лист летит, летит, летит
до слепоты, до одуренья,
но вдруг стена, но вдруг гранит!
И разбиваются надежды,
и прекращается полёт,
и зависанье где-то между
стандартных рамок и невзгод.
Полёт – планеты воскрешенье
и цель прожитого пути.
Полёт – Христа благословенье
и, если можешь, так лети…
«Бард покинул наш бардак…»
В. Высоцкому
Бард покинул наш бардак
оброня аккорд последний,
словно выстраданный знак
и поклон перед обедней.
Разрешили мёртвым петь,
перекрикивать друг друга.
Он ушёл.
И ветер туго
струны скручивает в плеть.
Лепетать о нём теперь?! –
это многим по карману –
то ли сдуру, то ли спьяну,
мол, потеря из потерь!
Бард живёт всегда не так
бесконечно с быдлом споря,
проходя от горя к горю
Богом проклятый барак.
А теперь взахлёб, запоем
мы о нём то в плач, то в пляс.
Нет, не бард ушёл изгоем –
он изгнал из жизни нас.
«Мне страшно слышать мёртвые слова…»
Мне страшно слышать мёртвые слова
едва на свет успевшие родиться.
Как птица в ловчей сети будет биться
поэт, упавший в мёртвые слова.
Мне страшно от раздвоенности лиц
и от грехов, ведущих к отупенью.
Не пойманных, но уже подбитых птиц
напомнили мне люди на мгновенье.
Основа для рассказа не нова:
канва из слов, приведшая на плаху,
но каждое – неповторимый яхонт –
алхимия поэзии жива.
«Забавна мысль, что время лечит боль…»
Забавна мысль, что время лечит боль.
Тогда зачем на скользких поворотах
чумных эпох играть чужую роль