«Перед мастерами, работавшими в Чефалу, стояла задача украсить высокую главную апсиду большого собора, и они добились спокойного величия, которое требовалось; художники, которые должны были украшать дворцовую часовню, выразили себя в изысканном и праздничном убранстве, исполненном королевского блеска, но лишенном отчасти классической красоты и простоты, характерных для мозаик Чефалу. А умельцы, украшавшие церковь, построенную адмиралом, приспосабливались к уютной, домашней атмосфере маленькой церкви, упрощая свои образцы, и достигли самого совершенного очарования, какое только можно обнаружить среди сохранившихся образцов средневекового декора на итальянской земле. Их достижения вовсе не умаляют того факта, что они иногда следовали примеру своих сотоварищей, трудившихся в двух королевских церквях. Они создали как бы квинтэссенцию всего нежного, чарующего и уютного в великом искусстве комнинианских мозаик».

Только мозаика купола вызывает легкое разочарование. Изображенный в полный рост сидящий на троне Вседержитель уступает в величии изображению в дворцовой часовне, не говоря о Чефалу; а тела четырех архангелов под ним, изображенных в позах, которые, как уверяет доктор Демус, «не имеют параллелей в византийском и вообще в средневековом искусстве, столь фантастически искажены, что граничат с карикатурой. Но теперь бросьте свой взгляд на стены. Посмотрите на восток, на Благовещение с Гавриилом в вихре движения и Марией, держащей веретено, когда Священный голубь подлетает к ней. Взгляните на запад, на Введение во Храм, на простертые руки младенца Спасителя с одной стороны и руки святого Симеона – с другой, обрамляющие вход в неф подобно арке, на которой они расположены. На ее своде Христос рождается, а напротив умирает Дева – Ее душу, как другого спеленатого младенца, благоговейно несет Ее Сын. Потом устройтесь где– нибудь в углу и посмотрите на все сразу, пока темное мерцание золота озаряет душу, словно нежный и благородный огонь.

Узкий деревянный фриз, тянущийся вдоль основания купола под ногами странных архангелов, едва различим среди всего этого золота. Когда в результате реставрационных работ, проведенных в конце XIX в., свет вновь проник в купол, после веков забвения обнаружились следы нанесенной на фриз надписи – старинного византийского гимна в честь Богородицы. Поскольку Марторана – греческая церковь, ничего удивительного в этом не было бы, если бы надпись не была выполнена на арабском. Почему ее перевели, мы не узнаем никогда. Возможно, деревянный фриз сделали арабы-христиане – арабы всегда считались лучшими плотниками, могли таким образом внести свой вклад в строительство церкви. Но имеется другое, более интересное объяснение – что этот гимн был особенно любим Георгием Антиохийским и что он больше всего нравился ему на языке, на котором он впервые услышал его в детстве – полвека назад, в Сирии.

А теперь, покинув древнюю часть церкви и пройдя сквозь строй жеманно улыбающихся херувимов и слащавых Мадонн, которые поистине знаменуют собой самые темные годы европейского религиозного искусства, остановитесь на минуту у западной стены в северной оконечности нефа, около входа. В этом месте, где располагался, вероятно, притвор церкви Георгия, вы увидите тускло сверкающий в полутьме портрет ее основателя. Это мозаика-посвящение: на ней адмирал, выглядящий старше своих лет и явно восточной внешности, простерся ниц перед Богородицей. Изображение простертого тела было, к сожалению, некогда повреждено и после неумелой реставрации больше всего напоминает черепаху, но голова сохранилась в первозданном виде – предположительно, портрет делался с натуры – и фигура Богородицы дошла до нас практически невредимой. Правой рукой Богородица делает жест, приглашая человека подняться, а в левой Она держит свиток, на котором написано по-гречески: «Дитя, Святое Слово, да сохранишь Ты от бедствий Георгия первого среди архонов, который воздвиг этот мой дом с самого основания; и даруй ему отпущение грехов, что только Ты, о Боже, властен свершить».