Возле дома, обычной панельной пятиэтажки, торможу. Опять закуриваю. Смотрю на девчонку. Спит. Жаль будить. Роюсь в бардачке, достаю бумажник. Отсчитывая десять пятитысячных. Не знаю, зачем. Просто потому, что привык. Это нормально, давать женщине деньги. Это правильно. Не потому, что шлюха. А потому, что... Ну, потому что. 
Лена открывает глаза, сонно смотрит на меня. И взгляд у нее в этот момент охренительно беззащитный. Наивный. Тварь я все же. Она ж мне в дочери свободно... 
- Приехали, коза, - я смотрю, как она потягивается, оглядывается в поисках одежды, натягивает майку и те трусы, что она называет шортами. Приглаживает волосы. Тянется за сумкой. Сумка на переднем сиденье, и она легко перебирается вперед. 
- Дай сигарету, дядь, - просит она, усмехаясь, - ту, вкусную. 
- Перебьешся, коза, - отвечаю я ей, - бросай это дело. 
- Вот у тебя не спросила. Ты мне не отец, - огрызается она, опять нагло ставя свои длинные залипательные ножки к лобовухе. Я смотрю, как тонкие каблуки царапают панель, и усмехаюсь. Наглая все же стерва. 
- Это точно, не отец, - соглашаюсь спокойно, - но по жопе дать могу свободно. 
- Только трахни перед этим, - грубит она, сдувая волосы с лица и ковыряясь в сумке, - или во время. А так нехер. 
Я сую ей в открытую сумку  деньги. Она замирает, глядя на них. А потом медленно переводит взгляд на меня. И прям меня торкает опять от злости в ее раскосых ведьмачьих глазах. 
Залипательная стерва. Аж скручивает все внутри. И хочется пожалеть о принятом решении насчет нее. Может,  зря? И можно еще разок? Да, определенно можно. 
- Это ты мне, дядя Миша, за секс платишь? - тихо и даже как-то отстраненно интересуется она. 
И я чего-то не знаю, что ответить. Сказать "да" - стрем. Сказать "нет"... Тоже как-то тупо. Поэтому молчу. И смотрю на нее. Изучаю. И очень сильно надеюсь, что мой взгляд не выдает нервозность. 
Тут же накатывает злость. 
Меня, Миху Лысого пробивает на нервы от какой-то малявки? 
Да, бл*, приехали!
- А чего так мало? - неожиданно продолжает она, демостративно пересчитывая купюры. - Жмотничаешь?
Я молча достаю бумажник, открываю его. И тут же ловкие пальчики выхватывают всю стопку пятитысячных и доллары до кучи. 
- Нормально. Сойдет. Спасибо за хороший трах. И за бабки. 
Нахалка опускает ноги, напоследок нарочно посильнее расцарапав мне обивку каблуками, подхватывает сумку и вываливается из машины. 
Я смотрю, как она обходит и становится перед капотом. Щурится на меня зло в лобовое. А потом демонстративно отпивает из бутылки. Утащила-таки Тессерон,  стервотина! 
Я только головой качаю, усмехаясь. Конечно то, что она цапнула бабки, показывая свою жадность, слегка покоробило. Но несильно. Баба же, чего с нее возьмешь... 
Но хороша. Стоит, в занимающемся утреннем свете, волосы облаком , как у принцессы из мультиков диснеевских, ножки стройные, глаза злющие. Пьет, демостративно медленно, проливая коньяк на майку, отчего сразу же проступают острые соски, и я на полном серьезе раздумываю, не затащить ли мне эту дурную козу обратно в машину, и не отвезти ли к себе, наплевав на то, какой я теперь правильный и хороший. 
А потом она достает деньги, пачку, что утащила у меня, чиркает зажигалкой... И я смотрю, уже в оторопении, как занимаются весело огнем сто пятьдесят штук. И сколько там баксов было? 
Она размахивается и швыряет всю эту, уже активно горящую пачку в лобовуху. Бабки разлетаются от удара и очень даже клево кружатся в воздухе, опадают на землю огненными бабочками. Красиво смотрится. Празднично так. А через секунду прямо под колеса летит бутылка коллекционного семидесятилетнего Тессерона. Фейерверк, бл*.