– Иду, Иларий, потерпи, – шептала она едва шевелящимися от холода губами.

А как опустел небесный ковш, тронулись в путь. Но гроза все ходила рядом, кружила над бескрайним глухим лесом, грозно рокоча дальними громами, сетуя на горькую свою судьбу. Плотную темную пелену над горизонтом то и дело озаряли красноватые вспышки.

И Агнешка зря бросала взгляд туда, где уже должно было зазеленеть рассветом небо. Повсюду была лишь надвигающаяся тьма.

Невзирая на гневное ржание Вражко, Агнешка только высыпала коню немного овса и кинулась в дом – посмотреть, не очнулся ли манус.

– Как ты, сердечко мое? – ласково спросила она, ледяной правой рукой касаясь его горячего, покрытого испариной лба, а левой срывая прилипшую к ногам мокрую юбку.

Иларий не ответил, но темные ресницы дрогнули, раз, другой. И это еле заметное движение тотчас переменило планы травницы. Морок отпускал Илария, медленно разжимал когти. И теперь уже не могла Агнешка оставить мануса одного: вдруг пробудится, увидит незнакомое место, обожженные руки…

Саму лекарку руки мага уже не пугали – радовали. Хорошо заживали раны. Ладони – уже не гнилое мясо, здоровая молодая розовая кожа. Подождать седьмицу-другую, и обретут былую легкость движений. Единственное, чего не знала и не могла знать Агнешка, – сможет ли манус вернуть свою прежнюю силу.

Она слышала от матушки, что, случается, годами золотники своих помощников ищут: колечки перебирают, медальоны, перстеньки, браслеты. Не во всяком колечке магия в круг пойдет, разбежится, чтоб переплестись со словами в заклятье. Манусам сила дана не в пример большая, да к этой силе – одни руки, выбирать не из чего. А что делать, когда эти руки как чужие, мертвее деревяшки?

Агнешка набросила сухое, склонилась к Иларию. Положила голову на грудь мануса, послушала дыхание. Тотчас кинулась назад, в маленькую кухню, где, накрытый новиной, отстаивался отвар.

Влила несколько капель в рот беспамятному.

– Рано тебе, Иларий, просыпаться, – неуверенно, словно боясь, что манус уже слышит ее, прошептала девушка. – Больно будет.

С губ мага сорвался стон.

На глаза травнице навернулись слезы.

А вдруг не вынесет, не очнется, сгинет ласковый маг? Мучительная тоска сжала сердце. Агнешка торопливо вынула небольшой ножичек, отрезала смоляную прядь длинных манусовых волос и, словно стыдясь, спрятала памятку в материнский медальон.

– Помнишь, как брал у лисички волос, – тихо спросила она, прижимая медальон к сердцу, – знак того, что помощь мою примешь в уплату долга. Отплатила я тебе, Иларий. И, сама знаю, больше чем на волос. Теперь ты мой должник. И в уплату обещай мне, что вернешься. Что подавится Безносая и ты будешь жить.

Мгновение спустя кто-то негромко, коротко постучал в дверь.

– Есть кто? – спросили из-за двери, и Агнешка испуганно наклонилась над широкой лавкой, где лежал Иларий. – Не пустите ли путника на постой? Гроза идет…

– Чего надобно?

Голос дрогнул, но дверь отворилась, приглашая войти.

Старый Болюсь не стал отказывать вертихвостке-двери: зовешь, так войду, не посмотрю, что у дома крыша проваливается, а крыльцо поднято наспех, на живую нитку.

Дверь скрипнула и, распахиваясь, едва не ударилась о стену. Но хозяйка дома, совсем девочка, ловким прыжком удержала тяжелую створку.

– Спит кто? – вполголоса спросил Болеслав.

Девчонка не ответила, уставилась в глаза старику, заслонила собой вход в избу. Серые глаза девушки и отливающие рыжиной волосы показались смутно знакомыми, словно уже видел где-то старый словник эти желтые прядки у висков, этот взгляд. Да только тогда выражение этих глаз было другое…