Теща едва языком не подавилась, услышав такое от дочери, а Владислав только рассмеялся. Есть в мире вещи неизменные, есть. Опоры и столпы. И один из них – Элькина к нему ненависть. А значит, не рухнет мир, удержится.

– Не стану тебя утомлять, женушка. Если нужно будет что, пришли девку, тотчас все сделано будет.

Он поворотился к двери.

– А повитуху-то? – как-то жалобно, с надрывом спросила в спину теща. – Осень скоро, а за ней и зима. Размоет все, дорог не отыщешь. Где тогда станем искать? А ведь Эльжбете рожать еще по снегу. А если и сойдет снег, так снова все Срединные земли в воде стоять будут. Пока твои гонцы будут грязь месить, пока соберутся колдуньи со всех княжеств. Да и пойдут ли хорошие по бездорожью в эти края…

– Проклятые? – договорил за нее князь.

Агата смешалась, отступила.

– Верно говоришь, тещенька, осень скоро. – Владислав бросил взгляд на окно, за которым серело затянутое тучами небо. Коротко теплое время в Срединных землях. Отцветшее лето уже вынашивало в небесном брюхе бесконечные осенние дожди, от которых княжества превратятся в острова, со всех сторон обвитые ливневыми потоками. А потом заморозит, завалит под окна снегом, так что останется только читать при свечах или лучинах, слушать странствующих песенников, если удастся залучить кого на зиму, да ждать, когда мир вновь из белого станет многоцветным.

Выльются первые дожди, постоит еще седьмицу-другую солнышко, согреет напоследок. Права Агата – сейчас надо повитух собирать и смотреть, по теплу.

– Верно ты говоришь, тещенька. Сегодня отправлю вести к соседям. Дней через семь-десять устрою смотрины. Если есть у тебя кто в Бялом на примете, из проверенных колдунов – дай знать, доставим. Да только решать я буду.

Эльжбета приоткрыла рот, чтобы возразить, но смолчала. Агата покорно кивнула, открывая перед зятем дверь. От такого приглашения – убраться из бабьего царства восвояси – грех было отказываться. Князь вышел прочь, велев попавшемуся на дороге слуге кликнуть к нему Игора.

Ночные видения еще бродили где-то внутри, восстав из памяти, не желали успокоиться. От мысли, что нужно спуститься в лишенный солнечного света, пронизанный смертным холодом с ледника подвал к исследованиям, по хребту пробежала холодная волна. Владислав, рыкнув на подвернувшуюся под руку девку, развернулся и вместо того, чтобы пойти на свою половину, вышел через женскую в сад. Сел на траву, запустив пальцы в ее зеленые космы. Сорвалось с ветки тяжелое яблоко, покатилось по земле в ложбинку. Напуганная, метнулась из листвы с тоскливым криком какая-то птица.

Крик прорезал тишину, заметался под низким пологом облаков. И только потом пришло осознание, что вокруг вовсе не тишь. Хлынул откуда-то со стороны обычный дворовый шум: позвякивание упряжи, лязг, шорох, перебранка ямщиков.

Проха поднял голову так резко, что ударился широким лбом о перекладину под сиденьем возка.

– Гжесько, княжич Тадеуш приехал?

Прошка легко узнал голос обладателя больших черных сапог.

Невидимый из возка Гжесько пробормотал что-то. Судя по гневным словам хозяина сапог и самого Гжеськи, княжич еще не воротился. Слышно было, как распрягают лошадей, как сваливают на землю сундуки со скарбом.

Проходимец, прокляв все на свете и себя, что так заспался, завозился под сиденьем, прижался влажным носом к щели между дверью возка и стенкой, засопел, пытаясь понять, куда его занесло. Из щели тянуло влажной землей, лошадиным пометом и оладьями.

Проха невольно заколотил хвостом по полу возка. К оладьям, верно, полагалась сметана или сливки, а может, и мед, а до меду Проха, вопреки собачьей природе, был охоч как беременная баба.