БТР на месте не стоял – успел почти поравняться с затаившейся в засаде машиной. Мозг служивого был еще парализован, но рефлексы не подвели – тело, независимо от сознания, начало действовать. Свисток, взмах жезла. А в голове между тем плохие мысли. Слишком мрачно сидят солдатики. Будто не родные пацаны, а фашистские оккупанты пожаловали.

Откуда же они вообще здесь взялись?!

Свет фонаря в удачном ракурсе показал лейтенанту подробности. В подреберье его вдруг образовалась неприятная пустота: солдатики были в противогазах. Да и не солдатики – бомжи какие-то сутулые, в пуховики кутающиеся.

Что за?!.

Бронетранспортер на призыв остановиться никак не отреагировал – так и прокатил мимо. Один из «бомжей» при этом лениво опустил автомат, выдал длинную очередь, завершившую дежурство лейтенанта на печальной ноте. Пули, швырнув его на асфальт, выбили из груди весь воздух. Ему не было больно, но очень хотелось вновь наполнить легкие кислородом. Дышать хотелось. Но не мог – израненное тело не слушалось. Рот хватал прохладный утренний воздух крупными глотками, но вот протолкнуть его в горло уже не получалось.

Занятый проблемами дыхания, умирающий лейтенант больше ничего не видел и не хотел видеть. Оно и к лучшему. Он не заметил, как показалась та самая лязгающая гусеницами громадина. Не увидел, как она раскатала в деформированный блин служебную машину. И когда траки вмяли в асфальт его тело, он этого уже не почувствовал.

На перекрестке остались куча железного хлама, пропитанного мясокостной массой, оставшейся от спящего напарника, и неприглядные останки лейтенанта, подсвечиваемые выпавшим жезлом. Бронетранспортер и танк поехали дальше как ни в чем не бывало – торопились по своим делам.

Номер на бронетранспортере для знающих людей мог подсказать немало интересного. В частности, тот факт, что эта боевая машина несколько лет назад была странным образом угнана из воинской части. С танком все обстояло аналогично – лишь часть другая. Так что скромная колонна состояла сплошь из единиц похищенной техники и подлежала задержанию на первом же посту. С арестом экипажей.

Но в экипажах никто по этому поводу не волновался. Да и волноваться не о чем – если подвернется пост, то проблемы будут у поста, а не у них.

Егорычу уже перевалило за семьдесят, но мало кто в это верил. Слишком бойкий он для таких солидных лет. И слишком нездоровый образ жизни ведет. Курит, как кочегар перед расстрелом, и от выпить никогда не отказывается. И вообще – на это серьезное дело и без собутыльников способен легко решиться, а уж пьет так, что не всякий молодой угонится за ним.

А уж как изобретателен…

Стариковский сон – не юношеский: много сложностей. Вот и сегодня – честные люди еще спят, а Егорыч уже со стонами и оханьем носится по дому. И там у него болит, и еще где-то ноет, и вообще, похоже, везде нелады начались. Старуха, которая по тем же причинам уже не первый год спала одним глазом, добавила своего бурчания. Привычно обвинила деда в злостном алкоголизме, тунеядстве и предсказала его скорую кончину в грязной канаве под деревянным забором. Рутинно поругавшись в ответ, Егорыч удалился в гараж копаться в своих железяках – лишь бы подальше от ее хронических упреков.

Руки по части механики у Егорыча бриллиантовые, но в этот темный час он пошел не в мотоцикле внучка возиться. Потерпит внук – негоже в такую воровскую пору честными делами заниматься. А вот бражка терпеть не станет – давненько уже отбродила, но перегнать никак не получается. Старуха проклятая все планы нарушила – ведь должна была на целый день к сестре запропаститься. Ан нет – не вышло. Придется действовать при ней – партизанскими методами. Она, правда, в гараж соваться не любит, но риск все равно имеется.