Тем временем дяденька решил начать светский разговор с мамой:

– А что, водить-то сама умеете?

– Можно сказать, что нет.

Мама соврала. Водила она нормально, аккуратно и даже как-то целый месяц подвозила нас до школы, но банально боялась всего: пешеходов, других машин, погоды, себя. В основном, конечно, себя: что сделает что-то не так, в кого-нибудь въедет, что-то нарушит, и вообще…

Дяденька ухмыльнулся, мол, что с этих женщин возьмешь. Я прямо ждала, что сейчас что-нибудь в этом роде скажет, но, к счастью, он оказался тактичным. Только обрадовался почему-то, что мама не умеет водить. Может, глядя на ее яркую толстовку и городской вид, резко контрастирующий с его деревенским прикидом, он почувствовал неловкость или даже ущербность. А тут городская фифа, оказывается, даже водить не умеет.

Так я тогда подумала.

Дорога в Сырые Дороги ничем не отличалась от пути, который мы проехали раньше, – деревья, кусты, поле. Запах сырости, запах свежей листвы, запах навоза. Новая зеленеющая трава в прошлогодней бурой растительности, из-за чего пейзаж иногда напоминал осенний.

Вот опять пугало вдалеке. Только теперь над ним кружилась стая ворон – то ли боялись приземлиться, то ли хотели наброситься на предполагаемого противника, то ли собирались заклевать какого-нибудь неудачливого зверька, искавшего спасения у пугала. Каркали вороны как-то промозгло, неприятно. От вороньих криков всегда ощущение холода, вы замечали?

Машину качало, как корабль на волнах, и потряхивало, будто поезд на рельсах. Леся предусмотрительно одной рукой держала пакет у носа, а другой намертво вцепилась в ручку подлокотника. Ни корабль, ни поезд не относились к ее любимым видам транспорта.

Сырые Дороги вынырнули так внезапно, что я вздрогнула. Только что был скучный, неприветливый лес с буреломом, и вдруг практически без перехода пошли заборы и торчащие из-за них покатые крыши домов, влажно поблескивающие на солнце. Видимо, здесь недавно прошел дождь.

Похоже, на въезде в Сырые Дороги даже указателя не было. Или я его прозевала? Жаль, было бы прикольно сфотографироваться рядом с таким странным названием.

Сама деревня вообще ничего интересного из себя не представляла. Заборы – глухие, высокие, ничего за ними не разглядишь, кроме однотипных, потемневших от времени деревянных крыш. Очевидно, местные жители не особо любили общение. Ну, для нас это только плюс. Я вовсе не собиралась заводить здесь знакомства, а уж Леся – тем более.

Мама, тоже не увидевшая указатель, уточнила у дяденьки, та ли это деревня, тут же набрала номер хозяйки дачи и бодро предупредила:

– Клавдия Матвеевна, подъезжаем!

Дяденька прибавил ходу, и машину заштормило еще больше. Видно, дороги здесь были разъезжены в хлам. Не улица, а сплошные борозды и ямы, полные воды. Нам с Лесей пришлось каждой со своей стороны вцепиться в ручку подлокотника и одновременно за потолочную ручку над окном, чтобы хоть как-то удержаться на месте.

У метрового глухого забора прямо на дороге стояла женщина средних лет в стеганом пуховике неопределенного цвета и калошах на толстый носок, прямо как на картинке из старой книжки какого-нибудь Чуковского про Федорино горе. На голове ее красовался пушистый, вязаный малиновый берет, чем-то неуловимо похожий на лепешку. Женщина внимательно рассматривала свои руки, будто видела их впервые в жизни, или, может, что-то держала.

По правде сказать, я ожидала, что Клавдия Матвеевна – женщина гораздо более старшего возраста, какая-нибудь бабушка, судя по ее имени-отчеству.