Было когда-то такое когда-то, когда казалось, что я знал, куда иду, но эти знание и веру уже давно завалило тряпьем, временами года, неудачами, супами, новостями из радиоточки, всем тем, из чего складывается жизнь. И я стал усталым, как все вокруг. Усталым и несчастным, как всё и все вокруг. И вот я лежу. Навсегда раненный Мачек, в ворохе писем, серый и голый, как кора у соседних тополей. И в голове проходит парад мертвых вещей.

Заяц опять лягнул письма и когтем порвал одно из них. Эти письма. Выкинуть или поменять их на что-то? Что с ними делать? Теперь обвинят в краже, но я же спасал. А может быть, накажут. Могу попасть и под закон о присвоении любого госимущества. А это расстрел. А могу за участие без справки «в несанкционированном собрании как в местах общего пользования, так и домохозяйствах». Контейнер – это место общего пользования? А справка, разрешение у них было? Не было – значит, десять лет, было – а как теперь докажешь, небось сгорела. А еще наверняка были нарушены законы об оскорблении исторической памяти и о национальном наследии. Да мало ли. Но нет, нет, эти письма я, во-первых, спас, во-вторых, об этом никто не знает, в-третьих, они никому не нужны.

Вот ты Джельсомино. Сэр Галахад. А вот – склейка – и ты обморок, отраженный в глазах Кристины Спутник, обмывок, боящийся жуков и всего остального, ждущий великанов и орлов. Я по-разному представлял себе будущее, чаще всего – никак, иногда – «умру в тридцать три», в хорошие дни – «я капитан пиратского корабля у мыса Доброй Надежды». Но никогда не думал, что в сорок буду сдутым человеком с сухой веткой носа, проблемами со слухом, десятком тысяч прочитанных и забытых стихов, способностью сходить с ума от того, что слышу шум чужих станций, маленьким взрослым, которому «нужен магний и калий». Что, мальчик восьми лет из старого леса, где я? «Я» – что за странное слово такое? Видишь трамвай, на котором можно убежать? Не видишь.

Это я не на жалость бью, но показываю тебе строй моих мыслей в дни перед тем, как все изменилось. Вопросы, голодные вопросы, голые вопросы, украденные вопросы, глухие, как я, вопросы. Страх утраченных возможностей.

В моем детстве была удивительная вещь: отсчет минут от ухода поезда метро. Я ее называл «кольчатость минут». Это сейчас считают время до поезда, который придет, а тогда – от ушедшего. Какой в этом был практический смысл? Оплакивание – твой поезд ушел? Растущая горечь от упущенного шанса? А я хотел бы быть как Брейгель. Дедушка рассказывал, что Брейгель, когда был в Альпах, глотал горы и скалы, а потом, вернувшись домой, извергал их из себя на полотна и доски. Я бы хотел быть пожирателем гор и входить в города верхом на циклопах, а в городах – девушки, ждущие меня и ткущие саван для всего старого мира. Я бы хотел идти по белой тарелке нового мира без всех старых слов – «гиперакузия», «тиннитус», – с новыми связями и отношениями между словами, отменяющими все эти «рекомендуется к принятию», «чувствительность к звукам», «затрудняет восприятие речи». Я бы шел и пел: «Тень-тинь-тянь-тюнь-тень-тинь-тинь, чьюр-чьюр-чьюрюрю-чьюр-чьюр-чину, тью-тью-тью-тьюрр, сип-сип-сипсип-сип-сипсипсип-сипсирр». И наверняка их танец – всех моих мыслей и не знаю чьих голосов – попадет в такт твоего неровного дыхания, тогда еще мне незнакомого.

Я засунул аппаратик в ухо, съел кусок пирога, запил его двумя глотками супа. Я вышел на лестничную клетку, полную жуков. Из почтового ящика выглядывал голубоватый листочек, я подумал: «Новый почтовый голубь, опять». И снова услышал там-там с пластинки «Питер Пэн».