– У Исакия, ваше превосходительство. Сверху парило, а снизу из дверей поддувало, ну да к этому продувному климату мы уже в лавке привычны, – отвечал купец и замялся перед уходом. – Дельце есть, ваше превосходительство, – сказал он. – Вы вот там, в приюте, набольшим состоите, так хочу и я рубликов на сто пожертвование сделать, но так, чтобы моя физиономия заметна была и чтоб на вид попасть.

– После, после об этом поговорим, – перебил его чиновник. – Вы зайдите как-нибудь в будни, а теперь мне некогда, надо визиты делать.

Купец ушел, как не солоно хлебал. Я, сахарное яйцо, осталось у чиновника. Он повертел меня в руках, полюбовался и крикнул:

– Глаша!

Вбежала молоденькая и хорошенькая горничная.

– Что прикажете, сударь? – спросила она.

– Христос воскрес! Подставляй губы!

– Что вы, Иван Иванович? Второй-то раз? Ведь уж я с вами христосовалась.

– Ничего не значит. За такое-то яйцо и второй раз похристосоваться не мешает. На, получай в вечное, потомственное владение! Это мне сейчас купец принес.

– Мерси вам, коли так. А только, сударь, ежели бы я знала, что вы при вашей старости и вашем вдовом положении такие шутники, ни за что бы к вам служить не пошла! – захихикала горничная.

– Ну-ну, соловья баснями не кормят, – ответил чиновник и, обхватив горничную в охапку, три раза чмокнул ее в губы.

– Ах, как вам не стыдно! Только я, сударь, это самое яйцо своей маменьке крестной снесу. Она купеческого рода и при своем богатстве может мне на платье хорошей материи за такой подарок подарить. А яйцо куда мне?..

– Ну, там как хочешь, а только будь ко мне поласковее, – ущипнул горничную за щечку чиновник и уехал делать визиты.

Я очутилось в распоряжении горничной. Она взяла меня и понесла к своей маменьке крестной.

Вдова-купчиха сидела около стола с закуской, на котором были поставлены и окорок ветчины, и пулярка фаршированная, и пасха, и кулич, и яйца, и вздыхала.

– Ох, как под сердце подкатило с этой ветчины! – говорила она. – Ведь вот, кажись, глазами-то и еще чего-нибудь съела бы, а утробой не могу.

– Христос воскрес, маменька крестная! Вот вам яичко! Не взыщите на малости. Наши труды маленькие. Большого подарка не могу… – заговорила вошедшая горничная.

– Воистину воскрес!.. Только напрасно ты это изъянишься, душенька, – отвечала купчиха. – Ну, давай похристосуемся. Только к левой-то щеке полегче прижимайся, потому у меня флюс начинается. Должно быть, за заутреней надуло. Ну, садись. Ветчинки не хочешь ли да мадерки рюмочку? А за яйцо твое я тебя сейчас отдарю. Марфа! Принеси мне синее гронран-мореевое платье! – крикнула она кухарке. – Оно мне в поясах не сходится, а тебе в самый раз будет.

– Премного вам благодарна, маменька крестная; только неужто мы из-за этого?.. Мы и без корысти вас почитаем.

Горничная напилась кофию, забрала платье и ушла, а я, сахарное яйцо, осталось у купчихи. Вошел кудрявый молодой человек с рыжеватыми усиками.

– Петя, Петя! Голубчик! Христос воскрес! – воскликнула купчиха и повисла у него на шее. – А я жду и не дождусь. Думаю: когда же это он явится?

– Воистину воскрес! А только не хотел я и идти к вам. Ну что, какая мне корысть от вас? – заговорил он. – Люблю вас пламенною скоропалительною любовью и даже верности, можно сказать, к вашим чувствам отменной, а только никакой радости от вас. Думал, что вы мне за мою любовь к празднику лавку откроете, а вы при своей скупости на сторублевой бумажке отъехали, и я по-прежнему у своего хозяина на приказчицком существовании обязан существовать.

– Дурашка! Да ведь вот все сомнение меня берет. Думаю так, что я тебе лавку открою, а ты меня бросишь.