). Форма изображения на сетчатке зависит не только от трехмерной геометрии объекта, но и от его расположения относительно наблюдателя: острый угол на сетчатке в реальности может быть как острым углом, так и прямым, на который мы смотрим сбоку. Зрительная система компенсирует искажения, делая поправку на интенсивность освещения и преобразовывая углы, чтобы обеспечить остальной мозг описанием, которое соответствует формам и материалам реального мира. Ее промежуточный буфер – двухмерный массив пикселей, поступающих с сетчатки, – скрыт от систем мозга, отвечающих за планирование и рассуждение, потому что он только мешал бы делу.

Благодаря такому устройству наш мозг – не очень хороший экспонометр или транспортир, но ему это и не нужно (если только мы не художники-реалисты). Иллюзии возникают, когда от человека требуют превратиться в такой инструмент – определить яркость полоски и величину угла на картинке. Эти картинки разработаны специально, чтобы простые характеристики – одинаковая яркость, прямые углы – были спрятаны в промежуточном буфере, который сознание обычно игнорирует. Если бы нас спрашивали о предметах реального мира, изображенных на картинке, наше впечатление было бы верным. Серая полоска действительно темнее белой как на освещенной, так и на теневой стороне коробки; ребра, размещенные под разными углами к наблюдателю, действительно спаяны под разными углами.

То же самое касается и когнитивных иллюзий, описанных в этой главе: они могут возникать по той причине, что мы пропускаем мимо ушей буквальное значение вопроса и пытаемся догадаться, что скорее всего интересовало бы нашего собеседника, происходи разговор в социальной реальности. Арифметические действия над обманчиво простыми числами, проверка предположения, касающегося некоторой совокупности символов, выбор из подсказок, предложенных лукавым и всевидящим ведущим, и ситуация, когда мы позволяем живому описанию подтолкнуть нас к неверному выводу, немного напоминают распознавание углов и оттенков серого на печатной странице. Да, эти иллюзии заставляют нас давать неверные ответы; вот только на самом деле это верные ответы, но на другие вопросы – те, что имеют для нас практическую ценность. Разум, способный интерпретировать намерения собеседника в имеющемся контексте, не назовешь примитивным. Вот почему мы яростно жмем «0» и рычим в трубку: «Оператора!», когда робот на линии техподдержки повторяет список бесполезных вариантов: нам нужен человек, способный понять, зачем мы звоним.

То, что эти иррациональные реакции можно объяснить, не дает нам права идти у них на поводу, как и всегда доверять своим глазам. Наука и техника преумножили возможности зрительной системы, вывели их за рамки, поставленные природой. У нас есть микроскопы для крошечного, телескопы для далекого, фотография для прошлого, искусственное освещение для темноты, дистанционное зондирование для невидимого. А когда мы преодолеваем ограничения той среды обитания, в которой эволюционировали, например движемся очень быстро и на большой высоте, полагаться на ощущения становится смертельно опасно. В обыденной жизни, оценивая расстояния и ориентируясь в пространстве, наш мозг делает поправку на эффекты проективной геометрии, опираясь на сходящиеся линии, исчезающие текстуры и текучие очертания поверхности, по которой мы перемещаемся. Когда летчик болтается на высоте в несколько тысяч метров, между ним и землей нет ничего, кроме пустого пространства, а горизонт скрыт за облаками, туманом или горами, его зрительные ощущения расходятся с реальностью. Если он пилотирует самолет, полагаясь на интуицию, которая не в силах отличить ускорение от гравитации, любая попытка выправить машину только усугубит ситуацию и может за считаные минуты отправить самолет в смертельный штопор, как это случилось с неопытным и самоуверенным Джоном Ф. Кеннеди – младшим в 1999 г. Какой бы замечательной ни была зрительная система человека, здравомыслящий авиатор знает, когда ею нужно пренебречь и довериться приборам