– Да получишь ты свое серебро, алчная сука! А теперь собирай девок! Я вовсе не намерен торчать тут еще целый день! – Он сграбастал Риган в охапку. – А эту цыпочку я тебе не доверю. Заберу сам это сокровище.

– Нет, вначале дайте мне иглу и нитки! – настаивала Риган.

Монахиня со злостью швырнула ей просимое и в ярости выбежала из комнаты.

– Ты тверда словно скала, девушка! – сказал Гуннар Кровавый Топор. – Если бы не куча монет, которую мне отвалят за тебя в Дублине, я взял бы тебя в жены. Как зовут тебя, девушка?

– Риган.

– Но это имя юноши! – изумился Гуннар.

– Моя мать хотела сына. Но первой родилась моя сестрица-близнец, Груочь, а сразу же за ней – я…

– Так у тебя есть сестра-близнец? – присвистнул Гуннар. – Вот если бы вы обе достались мне, я просто озолотился бы!

И он повел девушку прочь.

Они спустились по ступеням, но не пошли через внутренний, обсаженный розами дворик: Гуннар распахнул неприметную дверку в стене, ведущую наружу. Взору Риган предстала узенькая тропка, спускающаяся к морю. А на берегу она увидела еще не спущенный на воду самый настоящий корабль. Такое Риган видела впервые. Утлые челны, бороздившие гладь озера там, в Бен-Макдуи, ни в какое сравнение не шли с этим красавцем. Она сразу же поняла, что это судно может свободно переплыть море.

– Из чего он сделан? – спросила она Гуннара.

– Из дуба, – ответил датчанин. – А мачта сосновая. Нам порой помогает ветер, но на судне еще должно быть тридцать два гребца, хотя сейчас тут нас всего около двадцати. В летнем море куда легче…

– И он поплывет прямо через море?

– Ну да!

– А долго придется плыть? Когда мы доберемся до этого… Дублина?

– Через три-четыре дня. Это зависит от попутного ветра, – объяснил Гуннар. – Послушай, тебе разве не интересно, что я собираюсь сделать с тобой, Риган? Ты что, вовсе не боишься?

Аквамариновые глаза Риган устремились на мужчину.

– Разве сможет любопытство повлиять на мою судьбу, Гуннар Кровавый Топор? И с чего мне бояться тебя? Ведь ты явно не намереваешься умертвить меня. Я прибыла в обитель Святой Майры не по зову сердца. Я вовсе не хотела становиться монахиней. И какая бы участь ни была мне уготована, она не может быть страшнее той, от которой ты меня избавил.

– Никогда прежде не встречал женщины, способной рассуждать здраво! – с восхищением сказал северянин. – Чувства не лишают тебя разума, Риган, и это очень хорошо. Что ж, я расскажу тебе, что с тобой станется. Я намереваюсь продать тебя в Дублине работорговцу по имени Донал Рай. Ты удивительно красива, а Донал Рай покупает лишь самых лучших рабынь. А в Мавритании есть особый рынок, где торгуют красавицами. Ты будешь жить в куда большей роскоши, нежели твоя сестрица, – ты будешь самоцветом в сокровищнице какого-нибудь богача. А если ты подаришь ему детей, то будешь купаться в золоте!

Риган кивнула:

– Это куда лучше, чем я предполагала.

…Как она спокойна. Как покорна! Пораженный Гуннар спросил:

– И твое сердце не станет томиться по оставленным здесь любимым? – «А как же твой любовник, сестрин муженек?» – хотел он спросить.

– Здесь у меня нет любимых. – Она увидела безмолвный вопрос в его глазах и рассказала все об Йэне Фергюсоне. – Моя девственность была принесена в жертву, чтобы осуществить коварный план возмездия, выношенный нашей матерью, и спасти Груочь от неминуемой мучительной смерти. Только и всего, – закончила она.

– Так ты никогда не любила мужчину?

– Я никого и никогда не любила, пожалуй, кроме моей Груочь, – честно призналась Риган. – Я не уверена даже, что понимаю, что это слово значит. Любовь? У матери моей любовь к отцу после его кончины превратилась в мучительную жажду мести. Кто знает, как она любила его раньше… А любовь ее к Груочь тоже была ущербной: ведь любимая дочь была не более чем орудием мести в ее руках. Она холила и лелеяла ее, выкармливала грудью, но лишь затем, чтобы девочка с молоком матери всосала ненависть к обидчикам. Я же для матери была ничто. Пустое место. Только на смертном одре она сказала мне доброе слово. Только перед кончиной… До того меня как бы не существовало. Она ни разу не приложила меня к груди, ни разу не смазала мне ссадины целебной мазью, когда я была малышкой. Груочь – вот все, что у меня было, да и то лишь тогда, когда мать отпускала ее от себя. Любовь? Даже не знаю, что это значит. Да полно, существует ли она вообще, Гуннар Кровавый Топор?