Николай Буленко был настоящим комсомольским вожаком. Убеждённый, цельный и верный. Работая на угольной шахте города Шахтинска, он возглавлял комсомольскую организацию и уверенно шёл вперед – к вступлению в Коммунистическую партию.. Но на последнем партийном собрании его кандидатуру отклонили. Виной всему – жена-еврейка с родственниками – врагами революции.

Николай впал в ярость, и впервые у него не нашлось аргументов.Только отчаяние от этой абсурдной причины. Он любил Ганю столько, сколько помнил себя. Они жили на одной улице, их дома стояли по соседству, их родители дружили долгие годы. Все праздники, все будни они с Ганей были вместе. И любовь к ней – чистая, абсолютная – всегда жила в нём. Нет Гани – нет Николая. Так он знал и чувствовал. Он всегда видел рядом с собой нежный взгляд Ганиных глаз, полных мудрости и странной для молодой девушки печали. Николай даже не помнил, чтобы он как-то особенно готовился сделать предложение Гане. Просто пришло время, и они стали жить вместе, законно, как полагается советской семье. Они никогда не ругались и не спорили. Просто не было необходимости. Они были единым целым, но никогда не задумывались об этом. Просто жили. Мечтали о детях, своём доме. Николай знал, что когда-нибудь станет директором шахты. Может, это и нескромно для советского человека, но он чувствовал, что в нём кипит огромная сила и энергия, он хорошо обучается и принесёт пользу Советской Родине.

И тут случился удар. Его не приняли в Коммунистическую партию. Всё… Это крах надежд. Самое ужасное было, что он искренне не понимал: за что?! Из-за Гани? Его Гани? Той, что часть его самого, его жизнь, его прошлое, его будущее? Снова думая об этом, в душе Николая разразились такая обида и ярость, что он стал поспешно собирать вещи, чтобы вернуться обратно домой, в Шахтинск. Ганя оставалась на всё лето с малышом у бабушки Николая в станице Пригорной.

Ганя с Ваней вернулись со двора в прохладную хату. Она с тревогой наблюдала за мужем, который нервно натягивал городскую одежду и метался в поисках кепки.

– Ты приедешь в выходной? – тихо спросила Ганя.

Николай остановился, посмотрел на жену и сына.

– Конечно, Ганечка. Куда же я денусь.

Они обнялись у порога, и Николай широко зашагал к поселковому совету, где его ждал попутный грузовик одноклассника Витьки.

Около здания поселкового совета Николай с удивлением увидел толпу станичников. Все стояли под прикрепленным высоко на столбе громкоговорителем и, замерев, слушали звучный голос диктора Левитана:

– Сегодня, 22 июня 1941 года…

– Николай! Буленко! – окликнул с крыльца Прохорец Михаил Михайлович, глава станичного совета. – Срочно дуй со мной в Шахтинск! Директор ждёт! Комсомольцев надо собирать!

Николай попытался объяснить, что хотел бы добежать до Гани, всё рассказать, успокоить, но Михаил Михайлович уже садился в грузовик и нетерпеливо махал Николаю. Тот растерянно оглянулся в толпу односельчан и заметил свою пятнадцатилетнюю сестру Люсю.

– Люська! Беги сюда! – прокричал он.

Люся подбежала к брату, обняла его и заплакала.

– Ничего, ничего, девочка, всё образуется. У нас сильная армия, и товарищ Сталин умнее Гитлера. Война долго не продлится. Люсенька, беги к Гане, скажи, что мне срочно надо в город, комсомольцы на мне. Я, как смогу, сразу к вам вырвусь. Вы в город не суйтесь, я всё узнаю и к вам… Хорошо, девочка? – он поцеловал сестрёнку и побежал к машине.

***

2003 год

Я вернулась домой тогда, когда уже свекровь привезла Славика из группы раннего развития малышей. Сославшись на сильную головную боль, я прошмыгнула в спальню. Под кожу вязкой змеёй влез упрёк, что не подошла к мальчику, не погладила по голове и не спросила, как дела.