Уоррик снова услышал горестный вскрик, на этот раз более громкий, и открыл глаза, чтобы насладиться ее муками. Слезы струились по бледным щекам, сапфировые затуманенные глаза, полные боли, смотрели куда-то вдаль. Но Уоррик совершенно забыл, что она совсем голая.

Такая изящная, миниатюрная, однако прекрасно сложена, с упругими полными холмиками и узенькой талией. Прикосновение ее бедер, трепет великолепных грудей, ощущение теплых глубин, вместивших лишь половину его естества, но сжимавших его, подобно тугим ножнам, было последней каплей. Уоррик не выдержал. Кровь прилила к сердцу и к той части тела, которая не слушалась ни доводов рассудка, ни угроз, и восставший стержень легко пробил последний барьер, отделявший девушку от женщины, хотя его владелец по-прежнему не шевельнулся.

Ровена жалобно вскрикнула и обмякла, приняв грозный меч до самой рукояти. Уоррик стиснул зубами кляп, напряг мышцы, но оставался на месте, пытаясь превозмочь безумные порывы. Он истово молился, чтобы Господь лишил его мужской силы. Уоррик никогда не сопротивлялся чему-либо с такой страстью, никогда так горячо не хотел чего-то, противного воле и разуму.

Женщина стала двигаться, сначала нерешительно, неуклюже. Боль все еще не отпускала ее, слезы лились ручьем, но губы были упрямо сжаты. Она так тяжело дышала, что легкий ветерок шевелил волосы на его торсе, добавляя новые мучения к уже испытываемым. И Уоррик понял, что потерпел поражение. Он в последний раз попытался скинуть ее, почти радуясь боли в руках и ногах, но она все знала, черт возьми, и вцепилась в него как репей. А через минуту и ему стало все равно. Уоррик словно обезумел, ведомый примитивным первобытным инстинктом, и со стоном отдал ей свое семя, чувствуя при этом лишь небывалое, невероятное, ослепительное облегчение.

Будь она проклята, проклята, проклята!

– Я рада, что это был ты.

Уоррик никогда не забудет этих слов и не простит. В последующие дни, лежа на постели и гремя кандалами, он вспоминал их снова и снова.

Когда все было кончено, она без сил рухнула на него, заливаясь слезами. Женщина явно не получила никакого удовольствия от их соития, зато добилась чего хотела. И прежде чем покинуть комнату, нежно коснулась его щеки и прошептала:

– Я рада, что это был ты.

После этого его ненависть разлилась, словно река в половодье.

Вскоре в каморку скользнула ее служанка, чтобы смазать и перевязать раны. Немолодая женщина сокрушенно поцокала языком, но бережно смыла кровь и позаботилась о незажившем рубце на затылке. Уоррик позволил ей хлопотать над ним. Потрясенный и опустошенный своей неудачей, он уже не интересовался, что с ним будет. И даже не взглянул на мужчину, явившегося, чтобы полюбоваться еще не засохшим на его чреслах семенем.

– Она сказала, что ты посмел противиться ей. Мне стоило бы прикончить тебя за то, что ты украл у нее!

Он повернулся и вышел. Больше Уоррик его не видел, но неосторожно брошенная фраза многое открыла. Теперь Уоррик знал – в живых его не оставят. Его похитили не из-за выкупа. Им нужно дитя, которое, вероятно, уже зародилось в чреве девушки. Кроме того, он понял, что мужчина ревнует и с радостью покончит с соперником, когда надобность в нем отпадет.

Однако он по-прежнему оставался равнодушен к своей участи. И даже не испытывал стыда и унижения, когда Милдред кормила его, умывала и помогала облегчиться прямо тут, на постели. Уоррик не проронил ни слова, когда она перед кормлением вынула кляп. Вялость и апатия владели им до той минуты, пока в комнате вновь не появилась девушка. Только тогда он понял, что, должно быть, снова настала ночь. В каморке не было окон, и он представления не имел, какое сейчас время суток. Но вмиг ожил. Ярость доводила его до безумия. Уоррик принялся рваться с такой злобой, что повязки сползли, а оковы врезались в истерзанное тело.