– Дина, где, где Милаша? – в панике повторяет она. – Ты ее нашла?

– А ты видишь, что рядом со мной стоит дочь? – срываюсь я на неё.

Мама всхлипывает и хватается за сердце. Прибывший наряд полиции расспрашивает нас, нянечку, дозванивается до мамы Ники, но и та ничего не знает. Наконец Галина Федоровна радостно ведет воспитательницу соседней группы. Я бросаюсь к ней.

– Вы видели мою дочку? У нее серые глаза и длинные светлые волосы. Заплетены в две косички, которые сзади собраны в сердечко. На ней малиновый бомбер с изображением Русалочки спереди и блестящие лосины.

– Да, она стояла на лестнице.

– И вы ее не отправили в группу?

– Я подумала, что девочка ждет свою маму и прошла мимо: руки были заняты, несла завтрак.

– Во сколько это было?

– Примерно в восемь часов утра.

– Может быть, она просто ушла домой? – спрашивает седой полицейский с усами. Он периодически теребит один ус и качает головой.

– Я сбегаю, посмотрю, – вскидывается мама. Она тяжело дышит, слезы текут по ее лицу, но она даже не вытирает их.

– А мы с вами по дворам проедемся, поспрашиваем, – предлагает усач.

Я скидываю фотографию Милаши репортеру, директрисе, которая обещала опросить сотрудников, и бросаюсь к выходу. Первый приступ паники прошел. Я начинаю думать и прикидывать, куда могла пойти моя своенравная дочь, если допустить, что она просто ушла прогуляться.

Мы объезжаем все дворы и ближайшие детские площадки, но дочери нигде нет. Поиски продолжаются уже два часа. Я с ума схожу от горя и переживаний, но не сдаюсь. Упрямо не отпускаю ни полицейских, ни репортеров. Опрашиваю встречных прохожих:

– Вы девочку не видели?

– Может, встречали четырехлетнюю малышку одну?

– У нее косички сзади заплетены сердечком.

– Милаша зовут.

– В малиновом бомбере с Русалкой на груди?

Я слышу, что такие же вопросы людям задают полицейские. Но все сочувственно качают головами. Девушка-журналистка в это время с кем-то разговаривает по телефону. Я чувствую, как глухое раздражение поднимается волной к голове. У меня горе, а эта бесчувственная стерва думает только о репортажах. Но тут она бросается ко мне:

– Дина, я договорилась с телеканалом. Есть возможность сообщить в прямом эфире о пропаже Милаши. Вы разрешите отправить режиссеру фото вашей девочки?

– Нет! Не хочу! За Милашей начнут охотиться!

– Дина, – ко мне подходит усач. – Не выдумывайте. Не у каждых родителей, потерявших ребенка, есть шанс начать поиски по телевидению.

– Да, это правда. Режиссер обещал указать номер «горячей линии» канала, чтобы люди звонили туда. У нас есть такая. Мне сразу сообщат, если будет свежая информация.

– Хорошо, – соглашаюсь я и набираю номер мамы.

Мама сообщает, что и у дома Милашу никто не видел. Она опросила уже всех соседей, но тщетно. Мама плачет навзрыд, и от ее причитаний мне еще хуже.

– Сиди в квартире. Никуда не уходи. Вдруг она придет сама, – приказываю я ей.

– Диночка, дочка, а вдруг Милашу похитили? О Боже! О Боже! Как же так? Я никогда себе этого не прощу!

– Ма-ма! Я тебя умоляю! Молчи! Мне и так тошно! – я уже ничего не соображаю и кричу в трубку так громко, что полицейские и репортер, обсуждавшие наши дальнейшие действия, на секунду замолкают.

Внезапно мы оказываемся в полной тишине. Или это я ничего не слышу? Уши закладывает, как будто проваливаюсь в глубокий омут с головой и с поверхности воды не доносится ни одного звука. Я резко наклоняюсь и трясу головой, потом бью себя по ушам. Ко мне кидается напарник усача, молоденький полицейский с яркими голубыми глазами. Я только и вижу эти мерцающие огоньки.