Только после того, как я приказал охране удалиться, старуха прошептала:

– Отец Герасим умер…

– Умер?

– В тот день, когда преставилась инокиня Ольга, мы нашли отца Герасима в его келье… – Старуха запнулась. – Он наложил на себя руки…

Я ждал.

– Повесился.

Я по-прежнему молчал.

– Откусил язык, выжег глаза и повесился…

Казалось, еще миг – и она упадет в обморок, но мне некогда было ее жалеть.

– Архиепископ Арсений знает об этом?

– Мне это неведомо… мы испугались…

– Заприте ворота, – приказал я, – и соберите всех в трапезной.

Она вышла, держась рукой за стену.

Допрос монахинь, однако, оказался почти безрезультатным.

Удалось узнать лишь, что никто из них не видел лица духовника, когда он входил и выходил из кельи инокини Ольги, а тело отца Герасима оказалось покрыто синяками и ссадинами, что ставило под сомнение версию самоубийства.

Архиепископ Арсений не стал бы скрывать эти факты от патриарха.

Но тогда зачем кир Филарет приказал мне мчаться в Суздаль?

Не ради же простой перепроверки фактов…

Зачем-то ему было нужно, чтобы я увидел место преступления своими глазами.

Или он затеял игру, в которой мне предстояло сыграть какую-то роль?

Какую?

Не оставалось ничего другого, как вскочить на коня и отправиться в Москву.

Михаил Жолобов,

московский дворянин, губной староста, окольничему Степану Проестеву, главе Земского приказа, доносит следующее:

Вчера в окрестностях Сретенского монастыря, в мокрых местах, были обнаружены мертвые тела трех детей женского пола и отрока мужского пола. Как утверждает губной сыщик Дмитрий Охлопков, из всех тел перед смертью была высосана кровь.

Копия – Ефиму Злобину, дьяку Патриаршего приказа, главному следователю по преступлениям против крови и веры.

Арсений Элассонский,

архиепископ Суздальский и Тарусский, записал в своем Ημερολόγιο[5]:

Смерть несчастной Ксении разбудила память о ее отце – царе Борисе, с которым я был близко знаком и которого до сих пор скорее жалею, чем порицаю.

В лице Годунова русское общество впервые столкнулось с правителем, который претендовал на царский трон, не имея на то никаких прав, то есть он был, в сущности, самозванцем, хотя и высокородным самозванцем.

Мстиславский, Шуйский, Романов, Бельский, входившие по завещанию Ивана Грозного в регентский совет при царе Федоре, занимали гораздо более видное положение на иерархической лестнице, чем Борис Годунов. Но благодаря близости к царю, который был женат на сестре Годунова, а также незаурядному уму, сильной воле и развитому чутью (sagacitas) ему удалось вывести из игры регентский совет, стать фактическим правителем, а потом и царем всея Руси.

Никогда еще в России не строилось столько городов и крепостей, как при Борисе Годунове. В Москве он построил Белый город с двадцатью девятью башнями и пушками на стенах, которые в 1591 году так напугали крымского хана Казы-Гирея, что его войско не отважилось штурмовать русскую столицу.

Он учредил патриаршество, сделав Русскую православную церковь равной среди древних Церквей. В результате удачной войны со шведами он вернул земли, утраченные во время Ливонской войны. Он добился мира на западе и на юге. Следует признать, что Борису Годунову удалось успокоить умы.

Однако, что бы ни делал Борис, он оставался чужаком – властителем не по крови, не природным царем, но выскочкой, пролазой, лжецом – дьяволом, который обманом пробрался на трон.

Что ж, вина его несомненна и велика, но мне хотелось бы заметить, что в убийстве царевича Дмитрия он не повинен. Те, кто утверждает обратное, опираются на слухи, совпадающие с их желаниями; мне же довелось читать «Углицкий столбец» – следственное дело об убийстве сына Грозного.