– В общем, этот разговор – последний. Еще одна жалоба, – и увольняю.
Начальник лагеря круто развернулся и направился в сторону административного корпуса, по-хозяйски оглядывая свои владения. А подчиненный продолжал смотреть на него. В удаляющуюся спину. Между лопаток. Неподвижным, слегка прищуренным взглядом – так смотрят сквозь прорезь прицела…
Горловой шагал и сам себя убеждал, что Степаныча надо все-таки уволить. Но – не хотел признаться, что истинная причина не имеет ничего общего со всеми перечисленными минуту назад проступками.
Ружья, и зарегистрированные, и нелегальные, держали почти все сторожа в окрестных лагерях. Они же часто втихую занимались незаконной охотой – и администрация, и местный участковый смотрели на это сквозь пальцы. Да и кто согласился бы сторожить зимой опустевшие ДОЛы со штатным смехотворным пугачом – сигнальным револьверчиком?
Трезвенники среди контингента сторожей и подсобников тоже не преобладали. Даже три совмещенных ставки давали мизерную сумму. Найти желающего заняться хлопотливым делом (пусть, как Степаныч, пьющего, немого и браконьерствующего) – было трудно. А увольнять найденного просто глупо.
Но Горлового подталкивал к такому решению страх – глубинный, затаившийся на дне подсознания страх.
…Однажды поздним вечером Горловой заинтересовался слабым отблеском света из подсобки. И заглянул сквозь мутное стекло.
Вопреки опасениям (или надеждам), собравшихся на тайную вечеринку подростков-токсикоманов начлаг не обнаружил. За шатким столом, сервированным свечой, стаканом и бутылкой водки, сидел Степаныч – спина упиралась в стену, голова откинута, глаза закрыты…
Разочарованный начальник отправился дальше, когда его догнал приглушенный, тоскливый, раздирающий душу вой – из подсобки. Звуки казались чуждыми для горла человека – так может выть волчица у разоренного охотниками логова. Затем высокий, переполненный болью и тоской вой-стон сменился другим – хриплым рычанием, полным обреченной ненависти.
Горловой тогда судорожно передернулся, втянул голову в плечи и резко ускорил шаг, почти перейдя на бег.
За суетой последующих дней он почти забыл, – вернее, заставил себя забыть этот случай. Но что-то покалывало глубоко засевшей занозой при виде Степаныча, – непонятное чувство необъяснимого стыда… И – опасение. Опасение, рождавшее напряженный дискомфорт в присутствии седого и немого сторожа.
От источников дискомфорта Горловой привык избавляться.
Глава 2
05 августа, 08:12, Пятиозерье, лес.
ЧП случилось в самом начале обратного пути.
Они добрались до конечной точки маршрута – маленького родника, журчащего в срубе из осклизлых досок. Света ополоснула разгоряченное лицо. Пробиркин сделал несколько жадных глотков. Назад двинулись другой дорогой – высоким берегом озера, среди выгоревших, пожелтевших покосов.
Велосипед подпрыгнул на глубокой рытвине. Камера лопнула приглушенным выстрелом – Света остановилась и развернулась. Доктор слез со своего двухколесного друга и сокрушенно ощупывал колесо. Лицом он напоминал малыша, уронившего в лужу с трудом выпрошенное у мамы мороженое.
– Вот говорил, говорил мне Федор Палыч, что старая резина, что нельзя туго накачивать… – Причитающий Пробиркин попробовал снова оседлать своего Росинанта.
– Не надо, Сережа, – остановила его Света. – Обод согнешь… Ничего не поделаешь, катить придется.
Теперь бежали оба. Света впереди, налегке. Сзади пыхтящий и спотыкающийся Доктор Пробиркин влачил не оправдавшее надежд средство передвижения. Вскоре он стал отставать – десять метров, двадцать, тридцать – в лес Света вбежала уже одна.