Вошедший в пыточную камеру палач отличался колоритной внешностью и необычным нарядом. Короткий красный жилет не скрывал мускулистых волосатых рук и оставлял открытыми заросшую черным волосом грудь и белый рыхлый живот. На Бэкварде были узкие панталоны, тоже красного цвета, и грубые деревянные башмаки. Одутловатое, слегка припухшее лицо выглядело так, словно он не выспался. Маленькие, лишенные ресниц глаза мрачно взирали из-под кустистых рыжих бровей. Лысый, словно полированный, череп блестел в свете факела, а в опущенных уголках губ здоровяка притаилась скорбь. При виде палача Андрей вдруг почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. Фарнам подал знак писцу, и тот начал допрос:

– Верно ли, что вас зовут Эндрю Брюс?

– Да.

Последовал перечень вопросов, поставленных так, чтобы можно было не вдаваться в подробности и отвечать односложно. Писец обмакнул гусиное перо в чернила и склонился над свитком. Палач сосредоточенно раздувал мехами угли жаровни. Все выглядело настолько обыденно, что, когда Фарнам спросил Андрея о том, не был ли он послан в королевство гирудами, тот чуть было не ответил утвердительно, но вовремя опомнился.

– Нет! – отрицательно покачал головой Брюсов. – Я до недавнего времени даже не подозревал о существовании вашей страны!

– Так-так. Упорствуете, сударь мой? А между тем хозяева забыли о вас сразу же, как только миссия провалилась, – Фарнам кивнул палачу. – Для начала только правую руку, Питер. Вижу, господин Брюс успел ее повредить. Так что мы лишь немного поможем природе, которая наделила его замечательной способностью испытывать боль.

Палач закрепил руку Андрея на подлокотнике, поместил ладонь между пластинами тисков и несколько раз повернул ворот. Пластины сблизились, но пока не настолько, чтобы стало больно.

– Признаешься ли ты, Эндрю Брюс, в том, что должен был по наущению чад Тьмы убить Великого Экзекутора?

Ворот повернулся еще несколько раз. Последний его поворот вызвал в ладони ноющую боль. Андрей стиснул зубы, чтобы не закричать.

– Нет! – прошептал он, скривившись в гримасе страдания. – Черт бы вас всех побрал! Нет!

В этот момент Брюсов вспомнил, что Тритемий настоятельно советовал ему во всем признаться и покаяться. К своему удивлению, он вдруг понял, что не сможет этого сделать даже под самыми страшными пытками. Он, московский спортсмен-пятиборец, по определению не может иметь ничего общего с какими-то там гирудами. Ничего и никогда!

Палач, по знаку Фарнама, продолжал вращать ворот. Боль перестала быть ноющей. Она сделалась острой, как лезвие меча, горячей, как пламя. Поднялась от запястья к локтю. От локтя к голове. Огонь боли переместился в череп Андрея. Потом был взрыв. Оранжевые языки пламени вырвались наружу. Мгновенно охватили всю комнату. Пропали писец, палач и Фарнам. Раскаленные стены надвигались на Андрея, собираясь его раздавить, а он не мог сдвинуться с места. Жар сделался невыносимым, а когда он открыл рот, чтобы закричать, поток раскаленного воздуха ворвался в легкие, загнав внутрь рвущийся из груди вопль. Брюсов надеялся, что потеряет сознание, прежде чем сгорит заживо.

Однако жара внезапно сменилась холодом. Дикая пляска огня прекратилась. Языки пламени сузились и втянулись в звезды – яркие дырочки-проколы на черном бархате ночного неба. Андрей увидел себя стоящим посреди горного плато, над головой у него сияла серебристая луна, а его собственная тень распласталась на голых, плоских, выглаженных ветром камнях. Над краем пропасти курился легкий дымок. Вскоре Брюсов понял, что плато казалось пустынным только на первый взгляд. В воздухе тут и там мелькали зеленовато-прозрачные, слегка светящиеся сгустки, сохранявшие, однако, форму человеческих тел. Со всех сторон доносились всхлипы, стоны и бессвязный ропот. Порывы ветра то и дело сдували мерцавшие перисприты, но те, словно стаи мотыльков, снова, кружась и танцуя в воздухе, возвращались на прежнее место.