Подполковник снова взглянул в иллюминатор. Дождь над Округом Гатлинг немного утих, но утреннее небо не просветлело. Челноки первой и второй роты уже приземлились. Третьему, на борту которого и предпочитал летать комбат, до посадки оставалось секунд десять. На крыше ближайшего модуля уже можно было различить заклепки и принесенные ветром пожухшие листья. К тридцать пятому сектору Лидии подкрадывалась осень.

Челнок вдруг сильно тряхнуло, и он накренился так, что Преображенский прилип щекой к стеклу. К лицу прилила кровь. Павел попытался отодвинуться, но крен увеличился, и, чтобы не свернуть шею, подполковник был вынужден перевалиться через плечо. Теперь он лежал на иллюминаторе, превратившемся в одно мгновение из окна в борту в стеклянный «нижний люк». Сидевшие в других креслах бойцы повалились друг на друга. На ноги Преображенскому плюхнулся Воротов.

– Пристегнуться! – запоздало скомандовал пилот.

– Турок, что за хрень?! – заорал Ярослав.

– Падаем, коллега, – спокойно ответил пилот. – Молись.

В иллюминаторе показались серебристые гофры ближайшего к ВПП модуля, затем по стеклу побежали трещины, и оно с громким хлопком взорвалось. Время будто бы замедлилось, и Преображенский увидел, как из дыры в стекле, в ореоле осколков, стартует заклепка, выдавленная из крыши сминаемого челноком здания. Тускло поблескивающая алюминиевая пуля просвистела в сантиметре от лица и воткнулась в подголовник кресла, продырявив искусственную кожу и выбив из волокнистой подложки изрядную порцию пыли. Свет в салоне замигал, откуда-то посыпались искры, а затем накатил низкий, басовитый скрежет. Павел сгруппировался в ожидании удара.

Удар был сильным, таким, что все внутренности превратились в один тугой комок, а в голове загудело, как после прямого в челюсть, но Павел остался в сознании. Лампы погасли, и ориентироваться пришлось только на красные маячки аварийных выходов да свет из разбитых иллюминаторов. Из хвостовой части челнока в салон начал заползать едкий черный дым. Преображенский, превозмогая боль и онемение, разлившееся от живота до пяток, подполз к аварийному люку и повернул рычаг. Люк не открылся.

– На боку лежим! – К командиру на четвереньках подобрался Воротов. – Надо в правом борту открывать!

– Лезь! – приказал комбат. – Все к правому борту! Пилоты, открывайте лаз из кабины!

– Заклинило, – в салон заглянул перепачканный кровью Турок. Он утер рукавом кровоточащий нос и негромко добавил: – Горим, командир!

– Вижу. – Преображенский потянулся к кобуре. – Если «зверем», получится дыру в борту проковырять?

– Там броня титано-керамическая. – Пилот покачал головой. – Только зенитной ракетой в упор... как нас и приложили.

– Почему защита не сработала?

– Знал бы я, эфенди [2]. – Турок вытер ладонь о штаны. – О! Пошел!

Возглас относился к происходящему наверху. Бойцы умудрились вскарабкаться на ставший потолком правый борт и подползти к одному из аварийных люков. Шел перекошенный люк неохотно, но до половины все-таки открылся. Дым тотчас потянулся к образовавшемуся дымоходу, и пожар в хвостовой части обрел более внятные очертания. Последний ряд кресел уже лизали красные языки пламени.

– Надеть шлемы! Герметизация в режиме СО!

Кричать было тяжело, но пока бойцы не были в шлемах, на радиосвязь Преображенский не надеялся.

– Паша! – Воротов протянул руки. – Давай подсажу!

– Сначала бойцы!

– Тут все полыхнет сейчас!

– Лезь наверх, принимай! Приказываю!

Челнок вдруг снова вздрогнул всем корпусом, и дым повалил еще и из кабины. Вскарабкавшийся на спинку кресла, будто циркач, Воротов потерял равновесие и снова растянулся рядом с комбатом.