Много часов кряду шел он, выбирая заброшенные дороги, покуда не достиг берега мелкой речушки Хораф. Он стыдился своей трусости, но радовался тому, что жив.

Он утолил жажду, сел на берегу и только теперь осознал, в каком положении оказался: завтра ему захочется есть, а как снискать себе пропитание в пустыне?!

Он вспомнил о своем ремесле, которое пришлось бросить, о мастерской, которую пришлось оставить. Кое с кем из соседей он дружил, но все равно – рассчитывать на них нельзя: слух о его бегстве уже наверняка распространился по городу, и все теперь ненавидят его за то, что сумел спастись, тогда как по его вине истинно верующие люди обрели мученическую кончину.

Все, что он делал до сих пор, разрушено – хотя он полагал, что всего лишь исполняет волю Господа. Завтра – а может быть, через несколько дней или недель – постучат в дверь его мастерской ливанские купцы, и кто-то им скажет: хозяин бежал, оставя за собой страшный след: сотни невинно убиенных пророков. А может быть, скажут, что он пытался уничтожить богов, оберегавших землю и небо, и весть об этом пересечет границы Израиля, и тогда можно навек проститься с мечтой о женитьбе на той, кто красотою равна дочерям Ливана.

«Но ведь есть корабли».

Да, есть корабли. Преступников, взятых на войне пленных, всякого рода беглых брали в корабельщики, ибо занятие это еще опасней, чем быть воином. В битве на сухопутье всегда остается возможность убежать и выжить, а морские пучины бездонны, населены чудовищами, так что, когда стрясется беда, не остается никого поведать о ней.

Да, есть корабли. Но они принадлежат финикийским купцам. Илия – не пленный, не каторжанин, не беглый. Он – тот, кто осмелился возвысить свой голос против Ваала. Если это выяснится, его обезглавят и выбросят за борт, ибо моряки поклоняются Ваалу, насылающему шторма и бури.

Стало быть, в сторону моря идти нечего. На север путь заказан, там – Ливан. И на восток – тоже: там уже на протяжении жизни двух поколений кипит междоусобная распря нескольких племен Израилевых.

Илия вспомнил, какое спокойствие осеняло его душу, когда солдат готовился пустить стрелу. Что такое смерть в конечном счете? Всего лишь мгновение. Даже если он почувствует боль, она тотчас же исчезнет, и Господь примет его в лоне Своем.

Он лег наземь и долго смотрел на небо. Подобно левиту, тоже хотел заключить с самим собой пари. Нет, не о том, существует ли Бог – в этом он не сомневался, – а о смысле собственной жизни.

Он видел горы, видел землю, выжженную непрекращающейся засухой, о которой возвестил ему ангел, но благодаря тому, что много лет подряд шли благодатные дожди, все еще сохранявшую кое-где свежесть. Видел Хораф, чьи воды скоро обмелеют. Исполненный благоговения и любви, он прощался с миром и просил Бога упокоить его душу, когда настанет время.

В чем смысл моего бытия, спросил он себя и не нашел ответа.

Куда же мне идти, спросил он себя и обнаружил, что обложен со всех сторон.

Что ж, завтра он возвратится и предаст себя в руки врагов, хотя страх смерти вновь вернулся к нему.

Он попытался возвеселить свою душу мыслью о том, что еще несколько часов будет жить. Не получилось, ибо он только что обнаружил, что человек – едва ли не всегда – лишен способности принимать решение.

Проснувшись наутро, Илия вновь взглянул на Хораф.

Завтра или через год река пересохнет, и в ложе реки вместо воды останутся мелкий песок и круглые камешки. Останется название, и жители по-прежнему будут говорить о Хорафе как о реке, а указывая кому-нибудь дорогу, пояснять: «…Это на берегу ближней реки». Путники придут сюда, увидят мелкий песок и круглые камешки и подумают: «Видно, когда-то, в незапамятные времена, здесь протекала река». Не будет только самого главного и единственного, что делает реку рекой, – не будет струения ее вод, утоляющих жажду.