Серафим опустился на ближайший стул, но крылья не позволили ему сесть из-за спинки. Чуть не упав, он пересел на табуретку.

– Как ты могла это допустить? – спросил он пустым голосом. – Отрезала от меня кусок и скормила своей гильди… Я отдал тебе свою душу, а ты продала ее. Сколько тебе заплатили за то дело? Надеюсь, достаточно?

– Я так виновата, – Юкка склонила голову, едва не плача. Адольф не мог поверить в то, что видел.

– Это был твой последний проступок, – проговорил серафим. – Ты оставишь эту жизнь и никогда, слышишь? Никогда к ней не вернешься.

Сжав зубы до боли в челюсти, Бессмертная кивнула. Для нее этот жест был равносилен смерти.

Когда она сделала это, Рэмол удовлетворенно кивнул, и перья на его крыльях распушиись.

На несколько минут в комнате повисло молчание. Вошел слуга и принес первые блюда. Не обратив никакого внимания на Бессмертную, стоящую на коленях, и на крылья одного из гостей, он пожелал всем приятного аппетита и вышел. «Лошадиная Косынка» славилась самыми учтивыми слугами. К тому же, Рэмол был здесь частым гостем: у него даже имелась своя кружка, оставшаяся еще с тех пор, как он пару сотен лет назад, разбитый о землю изгнанник с оторванными крыльями, мыл здесь полы за миску похлебки. Его молитвами «Лошадиная Косынка» стояла как новенькая вот уже триста лет.

Заметив свою кружку на столе, серафим почти инстинктивно взял ее и сделал большой глоток.

– Ну и дел ты натворила, Юкка, – проговорил он, утирая красную щетину рукавом. – Встань и сядь за стол.

Юкка села на свое место, не смея поднять глаза на серафима.

Адольф старался слиться со стеной: он не дышал уже больше минуты.

– Зачем твоему гильдийцу понадобился осколок? Он знает, что это?

– Никто, кроме меня, не знал, – ответила глава гильдии.

– Это обнадеживает.

Сказав это, серафим обратил внимание на еду. Его живот громко заурчал, и он пододвинул к себе тарелку.

– Я зол на тебя, Юкка. Но я помогу этому бедолаге. Давайте есть, – сказал он, засовывая в рот огромный ломоть хлеба.

Вскоре на столе появились три зажаренных цыпленка, зеленый салатик, жареная картошка и огромный кувшин с холодным элем.

Воробей сложил себе в тарелку всего столько, сколько в ней поместилось, налил эля в кружку до самых краев и принялся за еду, хватая куски голыми руками.

Юкка разложила на коленях белоснежную салфетку, опустила в свою тарелку ножку цыпленка и немного гарнира. Взяв вилку и нож, она тоже стала есть.

Адольф не мог заставить себя пошевелиться еще несколько минут. Только когда Рэмол заботливо пододвинул к нему миску с похлебкой и налил эля – только тогда Адольф принялся есть. В его желудке стоял ком, кусок не лез в горло, но он не мог отказаться от еды, предложенной самим Воробьем. Ему налило выпивку могущественнейшее существо в этом мире.

Последний раз змей испытывал подобные чувства в шестнадцать лет, когда Юкка впервые вывела их с Донаном в свет и возле них сидел сам Император.

Наевшись, Рэмол заказал еще эля для себя и вина для Юкки. Адольф попросил воды.

– Давай ближе сюда! – добродушно попросил серафим, обратившись к змею. Рэмол вытер жирные руки о драные штаны, словно готовясь к чему-то. – Кое-что сейчас, остальное позже…

Адольф сел ближе, и тогда Рэмол стал ощупывать пальцами его изуродованное лицо.

– Какой ты хочешь глаз? Бирюзовый? А волосы? Кажется, когда-то они были белые. И чешуя. Какого цвета ты хочешь чешую?

– Мне все равно, – только и смог проговорить Адольф. Он не посмел требовать.

– Ну, раз все равно, то потом чур не жалуйся!…

Огоньки на дне зрачков серафима разгорелись, пылающие белоснежным пламенем пальцы коснулись пустой глазницы.