И тут в тишине я услышала, как запел желудок моего нового родственника.
- Дед, - встрепенулась я, - да ты же голоден. Давай я тебя накормлю, мне бабка Ага молока дала и хлеба.
Я хотела встать с кровати, но дед удержал меня за руку:
- Не надо, Лолаги... оставь себе... меня Аништа, мать пострелят белобрысых, подкармливает... скоро уж принесет повечерять...
- Э-нет, дед, - я строго нахмурила брови, - до вечера еще почти полдня, не дело голодным сидеть. А молока там и тебе, и мне хватит. Где у тебя кружки, давай я налью... и зови меня Лола...
- Дак, нет, Лолаг.... Лола, кружки, - дед отвернулся, - вынесли все... меня сначала вся деревня кормила. Пока было, что в обмен забрать. А теперь вот, только Аништа...
- Ну, ничего себе, - я аж присвистнула от удивления, как-то не по-человечески это, - а бабка Ага говорила, мол, люди в Выселках добрые, дружные и дед твой, Лола, как сыр в масле катается... Врала, значит...
- Да, нет... не врала... не бросили меня, и на том спасибо...
Кружку мне принесли соседские ребятишки. Пришлось выйти на крыльцо и покричать во все горло, мимоходом отметив, что голос как-то очень быстро вернулся, созывая пострелят. Глиняная, старая и щербатая, она тем не менее исправно держала в себе молоко, несмотря на огромную трещину, проходившую через все донышко. Пока дед, обедал, я осмотрела, что же мне досталось вместе с моей внезапно появившейся семьей...
Изба у деда была совсем небольшая, но справная. Крыша из камыша не протекала, в щели между бревнами не дуло. Дед сказал, что бабка всего за несколько дней до смерти созывала односельчан на помощь, чтобы перекрыть крышу, так что еще на год-два ее хватит.
Одна комнатка с двумя деревянными кроватями, одна даже без постели, и полати под потолком для всей остальной семьи; большой и совершенно пустой сундук, на котором стоял битый глиняный горшок с букетом полевых цветов, их принесла девочка-соседка; давно не белёная печь, занимавшая почти полдома, и крошечная кухонка с пустыми пыльными полками вдоль стен, узкими лавками и обеденным столом прямо напротив входной двери — вот и вся обстановка. Небогато, но жить можно.
А еще у меня было смутное ощущение, что чего-то в доме не хватает... мой взгляд то и дело касался переднего угла в избе, но там ничего не было. Угол, как угол... как и все остальные в этой бревенчатой избушке.
Вход в дом проходил через маленькие сени с крошечным теплым чуланчиком, в котором углом стояли два таких же больших сундука, как и в комнате. И эти сундуки тоже были девственно пусты, только в углу одного скорбно лежал высохший трупик умершей с голоду мыши... м-да... совсем небогато... хотя, судя по объему и количеству сундуков, наличию железных, а не ременных, петель на их крышках, были времена, когда этот дом был полной чашей... Но сейчас мне придется начинать с нуля... я вздохнула и пошла смотреть дальше.
Во дворе я нашла навес, который использовался скорее всего как летняя кухня, потому что посреди был сложен очаг, теплый и сухой сарай с тремя клетушками, амбар, в котором когда-то хранили зерно, но сейчас там лежала только пыль, птичник, его я узнала по насестам сделанным вдоль одной из стен, и довольно большой огород, заросший бурьяном...
Но кроме самих строений, ничего не было. Ни лопат, ни грабель, ни ведер... мне даже воды из колодца, который оказался в огороде один на две семьи, не принести, чтобы помыть полы в избе...
- Лолаги! - отвлек меня от совсем невеселых размышлений знакомый женский голос. Я вылезла из чулана, возле ворот, во дворе стояла та самая женщина, которая нашла меня на дороге, - Лолаги! - заорала она снова, вероятно, не заметив мою голову в выцветшем красном платке.