Эшер оставил саквояж возле бочки с дождевой водой и крайне осторожно взобрался на крышу бывшей кухни. Сквозь сломанные жалюзи он увидел Кароли, привязывающего женщину к рахитичному креслу. Она смеялась, запрокидывая голову.

– Тебе так нравится, да? Хочешь, чтобы я чуток побрыкалась?

Кароли снял перчатки, бросил шляпу на испятнанный провисший матрац кровати. Безмятежность его красивого лица была сравнима с безмятежностью статуи. Расслабленные плечи также говорили о полном спокойствии. Казалось, он и сейчас действует, ни на секунду не забывая, что все это – для блага страны, и, следовательно, заслуживает поощрения. В голосе Игнаца Кароли звучала ирония:

– Побрыкайся, пташка. Вдруг поможет…

В глубине помещения Эшер различил огромный чемодан, обитый кожей, с окованными медью уголками. Он был открыт, и тусклый свет керосиновой лампы мерцал на его металлических частях. Чрево его было залито тенью, но Эшер видел, что внутри находится еще один, несколько меньший чемодан, в котором тем не менее вполне мог поместиться человек.

Шум во дворе чуть не заставил его сердце остановиться.

«Крысы подрались, – сообразил он спустя секунду и обессилено прислонился к ледяной кирпичной стене. – Верно из-за той падали под навесом…»

Когда он оглянулся, Эрнчестер уже был в помещении.

– Поздно вы, – заметил Кароли. Таким голосом упрекают за опоздание к чаю. – Поезд отходит от вокзала Гар де л’Эст в семь тридцать. Времени у вас осталось только на то, чтобы заняться этим небольшим эклером. Скоро сюда придут извозчики…

Он подступил к хихикающей женщине, ухватил грязное кружево воротника и разорвал платье до пояса. Сорочки на женщине не оказалось – один корсет, из которого, подобно тесту, выпирала грудь с сосками, похожими на медные пенни. На шее поблескивала дешевая позолоченная цепочка. Женщина подмигнула Эрнчестеру и подбросила юбку движением колена. Штанишек она тоже не носила.

– Торопись, а то опоздаешь на поезд, cher![3] – Она откинула голову, призывно чмокнула накрашенными губами и снова захихикала.

Эрнчестер смотрел на нее без выражения. Он, казалось, несколько усох с тех пор, как Эшер видел его последний раз. Хрупкий старичок в старомодной одежде. Хотя все остальные вампиры выглядели от силы тридцатилетними. Держался Эрнчестер не по-стариковски, не было и седины в его коротко подстриженных прямых волосах, но, глядя на него, Эшер почему-то представлял себе пустой, покрытый пылью стеклянный сосуд.

– Я уже отобедал, – отозвался Эрнчестер.

– Ну и что, маленький? – смеялась женщина. – А десерт?

Кароли с отвращением пробормотал венгерское ругательство, явно относящееся не к женщине, а к бессмысленно потраченному времени, и вытянул из кармана тонкий шелковый шарф. С убийственным изяществом сложил из него петлю и накинул на шею жертвы. Дыхание пресеклось, она выгнулась, запищала, забила ногами. Один ботинок слетел и с силой влепился в стену.

Эшер отвернулся, прижавшись щекой к холодным кирпичам. Он знал, что, если попробует вмешаться, станет одним мертвецом больше. Уже с того момента, как Кароли подцепил ее на бульваре, женщина была обречена, и Эшер прекрасно об этом знал.

А еще он знал, что звуки борьбы – треск и скрип кресла, хрип и агония жертвы – заглушат шум его бегства, и тогда он успеет на Гар де л’Эст раньше, чем там окажутся эти двое, а поезд отходит в семь тридцать…

«Слишком долго имел дело с Департаментом», – с горечью успел подумать он, тихо соскальзывая по водосточной трубе. Эшер знал, что спасти эту женщину он был не в силах. Попытка стоила бы ему жизни, и еще миллионов жизней она стоила бы Англии – в том случае, если кайзер собирается развязать войну…