– Куда?

– Она точно не знает. В Катманду или Вьентьян.

– Стамбул – место довольно непредсказуемое, – сказала тетушка. – Я и сама не знаю, что меня там ждет.

– А что должно ждать?

– Мне надо обговорить одно дельце со старым другом, генералом Абдулом. Я ждала телеграмму в «Сент-Джеймсе и Олбани», но она так и не пришла. Остается надеяться, что какая-то весточка оставлена для меня в «Пера-палас».

– Что за генерал?

– Я познакомилась с ним еще во времена бедного мистера Висконти. Он оказался очень полезным при переговорах с Саудовской Аравией. Он тогда был турецким послом в Тунисе. Какие банкеты мы закатывали в «Эксельсиоре»! Это тебе не «Корона и якорь» или выпивки с беднягой Вордсвортом.

Пейзаж постепенно менялся, пока мы подъезжали к Стамбулу. Травяное море осталось позади, и экспресс шел теперь со скоростью маленького пригородного поезда. Высунувшись из окна, я заглянул поверх стены и увидел дворик и при желании мог заговорить с девушкой в красной юбке, глядевшей на меня, пока поезд медленно тащился мимо; человек на велосипеде некоторое время ехал вровень с нами. Птицы на красных черепичных крышах сидели, опустив клювы, и судачили, как деревенские кумушки.

– Я очень боюсь, что у Тули будет ребенок, – сказал я.

– Ей следовало принять меры предосторожности, Генри, но в любом случае тебе еще рано волноваться.

– Господь с вами, тетушка. Я совсем не это имел в виду. Как вам такое могло прийти в голову?

– Это естественное умозаключение. Вы так много времени проводили вместе. В девчушке, несомненно, есть какой-то щенячий шарм.

– Я уже стар для таких вещей.

– Ты же еще молодой, подумаешь – пятьдесят! – ответила тетушка.

Дверь повернулась и лязгнула, и появилась Тули, но Тули совершенно преображенная. Может быть, она на сей раз не так сильно подвела глаза, которые сияли, как никогда до этого.

– Привет! – крикнула она через весь вагон.

Четверо молодых людей повернулись, поглядели на нее и тоже крикнули «Привет!», будто старой знакомой.

– Привет, – ответила она им, а я почувствовал укол ревности, такой же необъяснимый, как и утренние приступы раздражения.

– Доброе утро, доброе утро, – сказала она нам – со старшим поколением она, видимо, разговаривала на другом языке. – Мистер Пуллинг, все в порядке.

– Что в порядке?

– Цикл. Месячный цикл. Видите, я была права. Вагонная болтанка… Словом, помогло. У меня ужасно болит живот, но настроение обалденное. Прямо не дождусь, чтобы сказать Джулиану. Ой, я так надеюсь, что он будет в Гульханэ, когда я доберусь туда.

– Ты куда? В Гульханэ? – крикнул американец.

– Да, а ты?

– Тоже. Мы можем поехать вместе.

– Колоссально.

– Садись к нам и возьми себе кофе, если у тебя есть деньги.

– Вы не обидитесь? – спросила Тули тетушку. – Они тоже едут в Гульханэ. Вы были так добры, мистер Пуллинг, – обратилась она ко мне. – Не знаю, что бы я без вас делала. Это был период полного душевного мрака.

Как ни странно, но мне захотелось, чтобы она называла меня Клякса.

– Не увлекайтесь сигаретами, Тули, – посоветовал я.

– Теперь-то уж можно не экономить. Их там легко достать – в Гульханэ, я имею в виду. В Гульханэ все можно достать. Даже кислоту. Мы ведь с вами не расстаемся? Мы еще увидимся, правда?

Но увидеться нам больше не довелось. Она теперь принадлежала молодым, и мне ничего не оставалось, как только помахать ей в спину, когда она прошла впереди нас через таможню. Американская пара шла, по-прежнему держась за руки, а вьетнамский парнишка в одной руке тащил сумку Тули, а другой обнимал ее за плечи, чтобы защитить от толпы, протискивающейся за барьер в зал таможни. Ответственность с меня была снята, но Тули не уходила из памяти, как упорная глухая боль, которая, несмотря на свою незначительность, не перестает тебя мучить. Вот так, наверное, и начинаются серьезные заболевания, вроде рака.