У него жена и раньше не очень-то вкусно готовила, но была она воздушная женщина, невесомая, с притяжением, но без притяженья земли. И она писала стихи, пела лучше всякой Пугачевой-Дорониной про вагончик на Тихорецкую и опять писала стихи. А таким всегда не хватает в воздухе воздуха, в отношеньях высокого, в четырех стенах они птицы. И она ходила на вечера эти все у них литературные, музыкальные, и не то чтобы были поклонники, но поклонники были. Иногда совсем уходила. А когда одна в квартире была, включит во всех комнатах свет, говорит, что ей страшно одной. Очень страшно одной, это правда. Подорожкин, возвращаясь с работы, посмотрит снизу, увидит, что свет горит, значит, вернулась. Готовил он сам и сам мыл полы, по которым она ходила. И ее следы на земле были легче кошачьих. А теперь, когда Подорожкин больше не видел ее, и не видел следов ее, и не видел стола, то невиденье, как неведенье, не изменило его привычки.

Жизнь прошла. Но как было заметить конечность ее нашему Подорожкину? Хлеб кормил его, чай поил. Все предметы квартирные, жизнью размытые, вдоль по улице и в метро принимали знакомые очертания, если он доставал из чехольчика офтальмологом выписанные очки. И, конечно, доктор после обследования советовал операцию. «Это же элементарная операция!» – говорил. Подорожкин не соглашался. И хотя офтальмолог грозил ему полной потерей зрения, «глаукома», говорил, «катаракта», «раньше слепли такие, как вы, а теперь…», Подорожкин всё равно сказал: «Лучше выпишите очки». Да и те надевал от случая, рассмотреть в метро пересадку.

Жил по-прежнему, готовил, что раньше умел, экономил на электричестве, жил в темноте, потому что пенсии у нас, сами знаете, «доживай», а ему с его зрением всё равно, в магазин ходил, подметал, мыл полы. На одном только не экономил он: свет, из квартиры уходя, не гасил. Возвращаясь же, проходя под домашними окнами, доставал чехол, надевал очки и смотрел.

Свет горел. И она была дома.

Гульнара Алиева подарила мне на день рождения свою невинность. Грех на всю жизнь. Тяжкая ноша. А ведь хотела, как лучше. Сюрприз!

Началось стремительно. Ближе к ночи я добрался со станции Клайпеда до Неринги, зарегался в пансионате и через два часа целовался с самой красивой дамой на побережье. Как так? Почему? Юля (она представилась именно так) была удивительно скромной. Я и не мечтал о столь скоростном романе. В молодости многие вещи происходят сами собой. Оно и сейчас так иногда происходит, но страсти уже не те. Тогда мне было 22 года. Мое сердце стучало на всю катушку. К тому же, я считал себя поэтом.

Мы познакомились и сразу пошли на море. Белый песок отсвечивал во тьме, на волнах покачивались звезды. Девушка была в красном спортивном костюме «Адидас» с троекратными белыми лампасами. Модная. Впечатлительная. Любила Скотта Фицджеральда. Читала на отдыхе «Ночь нежна». Ночь действительно была нежна. Мы бродили у воды и рассказывали друг другу о себе. Азербайджанка из Кишинева. Студентка. Я из Томска, недавно переехал в Екатеринбург. Аспирант. Встретились в Литве. Советский Союз создал уникальную общность людей.

Я путешествовал с бутылкой бананового ликера. Если подойти к этому делу с умом, 0.7 литра может хватить на несколько городов и стран. В Москве поселился в гостинице «Академическая», но ночью уехал к подруге на Лосиный остров. Мы целовались с ней когда-то в Нарве-Йыэсуу, но дальше этого дело не зашло. Девушка решила углубить наши отношения. Поэтому ночь получилась бессонной. Я приехал к ней с этой бутылкой. С ней, едва початой, и уехал. Она примчалась на вокзал провожать меня. Привезла маленькие бутерброды с оплавленным сыром – по тем незатейливым временам проявила кулинарную изобретательность.