Когда мы добрались до Стены Плача, я уже вполне пришла в себя. Чтобы попасть к Стене, надо пройти контроль не менее строгий, чем в аэропорту: с металлоискателем, с раскрыванием сумочек. Никакой записки я, конечно, не заготовила, а потому, протолкавшись к Стене, просто прижала к ней ладонь и подумала: пусть у Дашки все будет хорошо.

Людмила предоставила группе возможность двадцать минут погулять и, так сказать, «оправиться». Оправившись, мы с Любкой отошли в сторонку покурить. Курила, впрочем, одна Любка.

– Кирка, да ты на ходу подметки режешь, что это с тобой на старости лет?

– Ты о чем?

– А ты не заметила, как тут один дядечка просто глаз с тебя не сводит?

– Где, какой?

– Сейчас я его не вижу. Он из нашей группы, довольно пожилой, но интересный.

– Пожилой! Мы и сами с тобой уже пожилые!

– Ничего подобного, мы еще хоть куда!

Приехав в Израиль, Любка пережила уже три бурных романа.

– Если хочешь знать, мы еще только вступаем в возраст элегантности, – заявила Люба.

– Ты мне напоминаешь одну мамину приятельницу. Когда мне было года тридцать два, я ей сказала, что уже вступила в бальзаковский возраст, так она на меня просто накричала, теперь, мол, все изменилось, и это она в бальзаковском возрасте, а ей было лет шестьдесят пять.

– Неглупая, надо сказать, тетка была. Что-то я сейчас не вижу твоего поклонника. Ну ничего, появится, покажу.

– А сейчас, господа, – сказала Людмила, – мы с вами поедем в мастерскую скульптора Н. Его вдова любезно предоставила мастерскую культурному обществу. Там нас ждет небольшой концерт камерной музыки и возможность передохнуть. Скульптор, гордость израильского искусства, погиб несколько лет назад. В субботу ортодоксально настроенные элементы натянули проволоку поперек дороги, а он ехал на мотоцикле и разбился насмерть.

– Да, страшная штука фанатики, – произнес кто-то рядом, – и еврейские фанатики ничем не лучше других.

Когда мы вылезли из автобуса, Людмила попросила нас подождать несколько минут.

– Кирка, внимание, он опять на тебя лупится.

– Где?

– Вон тот, слева, в голубой рубашке.

Действительно, мужчина лет шестидесяти пристально смотрел на меня, можно сказать, сверлил взглядом. Однако это был не столько мужской взгляд, сколько попытка то ли что-то вспомнить, то ли привлечь внимание.

Что-то в нем мне тоже показалось знакомым. Нет, я определенно его знаю. Мне не хотелось встречаться с ним глазами, прежде чем я вспомню, кто же он такой. И вдруг маленькая женщина в желтой панамке крикнула:

– Марат Ильич! Марат Ильич! Идите сюда!

Вот так номер! Марат! Марат в Иерусалиме! Чудны дела твои, Господи!

– Кирка, это что, тот Марат? – У Любки глаза на лоб полезли.

– Кажется, да.

– Что значит – кажется?

– Любашка, да я же его почти двадцать лет не видела… Смотри, он идет сюда, что же делать…

– Кира, сколько лет, сколько зим!

– Да, порядочно.

– Я вас сразу узнал, вы почти не изменились. Странно, я последнее время очень часто вас вспоминаю.

– С чего бы это?

– Видно, время пришло подводить кое-какие итоги.

– Ну и как?

– Ничего лучшего в моей жизни не было.

– С чем вас и поздравляю.

– Кира, не надо желчи! Я и сам все понимаю. Вы здесь в гостях?

– В гостях.

– В Тель-Авиве?

– В Тель-Авиве.

– А я читал курс лекций в университете и вот остался на две недели отдохнуть у друзей. Кира, мы должны увидеться и спокойно поговорить. Мне это необходимо. Ради Бога, дайте ваш телефон. И не надо смеяться. Я позвоню непременно, или нет, знаете что, давайте просто завтра встретимся.

– Завтра я занята.

– Тогда позвольте я все-таки запишу ваш телефон.