– Хана батальону, – прохрипел Иван, без сил опустившись на вывороченное танком бревно. – Хана…

Он обхватил голову руками и закрыл глаза. По грязным от пыли щекам медленно и как-то неуверенно скатилась слеза, оставив за собой тонкий холодный след. Так он последний раз плакал ещё пацаном над могилой матери в свои неполные четырнадцать лет.

Глава 2.

Сквозь соломенную крышу сарая дружно и весело пробивались лучи утреннего солнца, освещая незатейливую постель, устроенную на прошлогоднем сене. Из-под разноцветного одеяла с одной стороны выглядывала лохматая голова, а с другой босые ноги Ивана Селиверстова, колхозного бригадира. Иван как мог укрывался от назойливого солнца, но совсем спрятаться от него так и не получалось, а подвинуться в тень было ужасно лень. Да и спать жуть как хотелось. Сон такой сладкий снился, что смотрел бы и смотрел его без конца. Лидка Крайнева снилась, давняя пассия бригадира. И главное, понятно было, что это всего лишь только сон. Делать можно абсолютно всё что захочешь, только вот делать это всё как-то уж совсем не получалось. Изворачивалась Лидка, словно уж, целовать себя так и вовсе не давала. Смеялась, бестия, и хоть ты тресни, а ничего у Ваньки не ладилось. Солнце ещё как назло мешало хорошенько сосредоточиться. Светит и светит прямо в глаза. Лидка от этого то и дело пропадает…

– Ваня! – как сквозь вату услышал бригадир. – Вань, вставай, народ наряжать пора!

Иван тотчас откинул рукой одеяло и, не открывая глаза, сонно прохрипел себе под нос:

– Щас, тёть Маруся, щас, только Лидку поймаю и пойду. Щас.

– Какая ещё Лидка? Где? Ваня! – в сарае послышались шаркающие шаги тётки. – Вот чертёнок. Опять всю ночь прогулял. Теперь и не поднимешь.

Шаги неумолимо приближались. Образ зазнобы таял безвозвратно. Полупрозрачная Лидка ехидно усмехнулась на прощание и исчезла вовсе. Иван от досады на тётку, а больше всего на Лидку недовольно поморщился, засопел и вдруг неожиданно для себя оглушительно чихнул.

– Подъём, гуляка! – раздался тонкий крик в самое ухо парню.

Иван вскочил и, так и не открывая глаз, затараторил:

– Встаю я, встаю. Один момент.

– То-то же, – засмеялась тётка и, судя по удаляющимся шагам, вышла из сарая.

Иван блаженно улыбнулся и снова рухнул на смятую постель. Но не успел он как следует всласть насладиться наступившей тишиной, в сарай степенно, даже можно сказать вальяжно, как и подобает хозяину, вошёл здоровенный, старый, как пень, разноцветный петух. Он склонил свою глупую напрочь голову куда-то вбок и внимательно обвёл сарай единственным немигающим глазом. Второго у него почему-то и вовсе не было. Убедившись, что всё в порядке, петух вскинул голову, колесом выгнул грудь, расправил крылья и так гаркнул, что сам от непомерной натуги качнулся так, что чуть не кувырнулся. Кое-как устояв на ногах, он вознамерился было повторить свой боевой клич, но тут же был сбит с ног увесистым ботинком размера этак сорок четвёртого. Иван поднялся и грозно посмотрел на дверь. Петуха как ветром сдуло.

– Пора, однако, а то от председателя достанется на орехи, да и бригада без меня не выйдет, – подумал он и стал одеваться.

Натянул штаны, обулся, перекинул рубашку через плечо и направился во двор. Там на завалинке ещё со вчерашнего вечера стояло ведро с водой. Его Ваня всегда запасал загодя, чтобы утром время не тратить. Он бросил рубашку на мостки, поднял над головой ведро и опрокинул на себя ледяную влагу. Сердце, казалось, сразу остановилось, дыхание тоже перехватило, но парень только крякнул и как-то по-собачьи встряхнулся. На крыльце снова показалась тётка.