Среди прочего большевикам до сих пор ставят в вину разгон Учредительного собрания.
А ведь это ярчайший пример того, как недемократическое действие в критической исторической ситуации может быть абсолютно правильным.
Царский режим довел людей до такого отчаяния, что депутаты Учредительного собрания, насколько можно судить по историческим материалам, не могли противостоять четкому наказу избирателей – разделить, разрушить страну.
Эти депутаты действительно выбирались демократически – примерно так же, как у нас демократически выбирались последние Верховные Советы СССР и РСФСР, которые даже не боролись с развалом страны…
Наказ избирателей выделить из России части, в которых они проживали, и обеспечить независимость тех или иных территорий шел не только от национальных окраин, но даже от Сибири – я уж не говорю про Дальний Восток. Если бы это Учредительное собрание начало по-настоящему работать, России сегодня бы не существовало.
Естественно, большевики разогнали его депутатов совершенно не поэтому, а прежде всего потому, что Учредительное собрание было формально более легитимной и при этом абсолютно чуждой им властью: там они были в меньшинстве. Но за время, прошедшее между выборами в Учредительное собрание и началом его работы, страна стала другой, и Учредительное собрание превратилось в историческую тень. Поэтому его разгон прошел практически незамеченным: за него почти не сражались.
Учредительное собрание – классический пример того, что демократия требует процедур, процедуры требуют времени, а в условиях стремительных революционных изменений порой оказывается: демократические процедуры конституируют вчерашнюю власть, которая сегодня уже неадекватна и мало кого представляет – просто потому, что избиратели изменили свой взгляд на вещи. И в результате самое логичное, что можно сделать с такой вчерашней, хотя и безупречно демократической властью, – просто от нее избавиться.
Справка
Трагедия белых: без образа будущего победить нельзя
Рассмотрим теперь тех офицеров, кто не пошел к большевикам и чуть позже организовал героическое белое движение.
В конце концов, того же адмирала А. В. Колчака.
В первую очередь это великий полярный исследователь. Он много раз был в США, откуда вернулся в Россию, потому что его позвали коллеги. А дальше он проявил полководческий талант.
Но никакой политической программы у него не имелось. А когда у вас нет идеологии, вы либо неэффективы, либо избыточно жестоки. И Колчака сейчас в Сибири вспоминают примерно как Гитлера в Белоруссии: до сих пор слово «колчаковец» – тяжелейшее, серьезнейшее оскорбление. Потому что колчаковский террор был чудовищным, и именно он обеспечил поддержку советской власти Сибирью. Большевиков не любили, но по сравнению с Колчаком они были заведомо меньшим злом.
При этом у Колчака была возможность почти гарантированной победы. В 1919 году Маннергейм, возглавивший Финляндию, которая боролась за независимость, предложил ему свою помощь – пожалуйста, вот мощная и воодушевленная обретением независимости финская армия, пойдем на Петроград, сметем большевиков, – а вы нам потом официально оставьте независимость. Существенно, что в тот момент она уже была получена – и де-факто, и де-юре, – но из рук Ленина, что полковнику царского Генштаба Маннергейму совершенно не нравилось.
А Колчак отказался.
Этот отказ неслучаен: он представляется еще одним проявлением того, что за белых стояли вчерашние люди, мыслящие прошлым, а не будущим, не понимающие не только еще только свершающихся, но и уже свершившихся в России и ставших необратимыми изменений.