– Это хорошо, что она умерла, да? – спросил Джулиус.

– Да, – сказал отец.

– Ты ведь не смог бы дальше с ней жить?

– Нет.

– Лицо у нее такое страшное, прикрыть?

– Да, одеялом.

Джулиус взял одеяло с матраса и аккуратно накрыл им тело матери.

«Мне еще немножко рано горевать о ней, – думал он. – Я еще не пересердился».

Вид у отца был совершенно изможденный и странный, и лицо по-прежнему белое как простыня. Джулиус чувствовал себя взрослым, ему хотелось позаботиться об отце.

– Ты, наверное, устал, – сказал он. – Приляг, поспи. Сон поможет. Когда я бросил Мимитту в Сену, мне хотелось лечь и уснуть.

– Не хочу, – ответил отец.

Он снова сел на стул, вел он себя как-то не так. Джулиус подошел и обнял его за ногу.

– Сперва бывает грустно, – сказал он. – Я так страдал, когда убил Мимитту. Даже говорить ни с кем не хотелось. Я и сейчас иногда по ночам пла́чу. Ты, наверное, тоже будешь скучать по маме. Но с этим уж ничего не поделать. Ей лучше быть мертвой, чем с другими. – Он прижался щекой к щеке отца. – Я тоже буду по ней очень скучать. Злость пройдет, и тогда я запла́чу.

Отец его обнял, так крепко, что Джулиус едва мог дышать. Потом поцеловал в глаза и в губы.

– Ты только мой малыш, да? – сказал он.

– Да, – ответил Джулиус.

Ему так хотелось рассказать отцу про храм и про молодого раввина, но, наверное, время неподходящее. Ладно, расскажет позже.

– Не очень-то здорово, что мама лежит тут посреди комнаты, да? – спросил он. – И без одеяла мы ночью замерзнем.

Отец встал со стула и принялся застегивать рубаху.

– Мы не будем тут спать, – ответил он. – Сейчас же уедем. Укутайся в шарф и надень пальто, а остальную свою одежду свяжи в узел.

– Куда мы поедем?

– Не знаю, куда-нибудь. Здесь нельзя оставаться.

– Домой в Пюто?

– Нет.

– Почему, папа? Я не трус. Я не испугаюсь пруссаков. Они вон сегодня не стреляют.

– Это потому, что перемирие будет.

– Откуда ты знаешь?

– На стенах листовки расклеили. Завтра объявят. Париж капитулирует.

– Значит, осаде конец и пруссаки победили?

– Да, малыш.

– Почему же тогда нельзя ехать домой?

– Потому что Пюто не наш дом, а твоих деда и матери. У нас с тобой нет дома. Париж не наш город, а Франция нам не родина. Мы – Леви, мы евреи.

Джулиус не нашелся что ответить. С этим не поспоришь. Он принялся собирать одежду, как велел отец. Хорошо, что они больше не будут жить на рю де Пти-Шанс.

– Надеюсь, кто-нибудь похоронит мать, – сказал он. – Жак Трипе до смерти перепугается, когда увидит. Не хотел бы я быть на его месте, а ты?

Отец не ответил. Он снял форму гвардейца и переоделся в старую одежду. Странно было видеть его в ней.

– Тебя никто не узнает, – рассмеялся Джулиус. – Вон как похудел с тех пор, как началась осада. Одежда висит на тебе.

Отец открыл окно и выглянул на улицу. Потом задул свечу.

– Все тихо, – сказал он. – Никого.

Он отпер дверь и прислушался. Из коридора тоже не доносилось ни звука.

– Ну что, готов? – спросил отец.

Джулиус не знал, есть ли у отца хоть какие-то деньги.

– У мамы кошелек на поясе, возьмем его? – спросил он.

– Нет, – ответил отец. – Не надо. Денег у меня на первое время хватит.

Он стал спускаться по лестнице; его ботинки скрипели.

Джулиус колебался. Жаль было оставлять кошелек, матери же он больше не понадобится. Он присел рядом с ней и принялся нащупывать кошелек под одеялом. О, вот он. И похоже, полный. Монеты весело звякнули. Мама была теплая. Он сдвинул платье и поцеловал ее грудь. Он всегда любил запах ее кожи. Чтобы не заплакать, надо вспомнить, что она лежала на матрасе с Жаком Трипе. Он еще раз ее поцеловал, потом накрыл одеялом и позвенел кошельком около уха.