– А что у меня?

– Как «что»?! Даже Лев Серафимович подметил. После вчерашнего сеанса, сразу как вы ушли, он просто рвал и метал от гнева… Хотя вы о нем плохо не думайте! Он всегда улыбается, всегда тактичный… Я его вчера впервые таким… таким расстроенным видела.

– За его «улыбкой и тактичностью» прячется страх.

– Вот! Вот именно на такую вашу манеру речи он вчера и злился. Спрашивал меня: «Надюш, слыхала, как этот пацан говорит, а?! Спокойно так, уравновешенно, без каких-либо чувств – будто отвечает на мои вопросы лишь потому, что природа дала ему речевой аппарат. При этом не унижаясь и не высокомерно… Каков наглец! Так говорит, словно является носителем абсолютной истины, которую даже не собирается доказывать. Наглец, каков наглец!»…

– Но вас же, Надя, не злит то, как я говорю?

– Нет-нет, наоборот, восхищает.

– Его задело что-то другое, а моя манера речи лишь повод.

– И что же, по-вашему, Даниил, так задело Льва Серафимовича?

– Нетрудно догадаться, что могло задеть врача, желающего подтвердить или опровергнуть мою болезнь– диагностический тупик… А значит, и шаткое состояние мифа о своем профессиональном всемогуществе, за который люди часто держатся. Думаю, на вчерашнем сеансе произошло почти то же, что и с доктором Головиным.

– А точнее?

– Лев Серафимович наверняка привык к самым разнообразным бредням больного разума – пришельцы, покойники, великие или даже животные. Чтобы сбежать от проблем реального мира, человек погружается глубоко внутрь себя, где может оказаться тем, кем захочет. Но… чтобы там больной не говорил в состоянии бодрствования, под гипнозом сущность трагедии раскрывается. В состоянии транса мозг сам возвращается к «непереваренным» ситуациям, заставившим человека сбежать в сумасшествие – регулярные избиения, холодность матери или жестокость отца. Причем под гипнозом все люди нормальны – от бредовых идей не остается и следа… Судя по всему, Лев Серафимович искал в моей истории трагедии, но не нашел их… а значит, и причин для того, чтобы я сошел с ума. А если к этому прибавить, что я, скорее всего, мог повторить под гипнозом ту же историю, что рассказываю, находясь «в трезвом сознании и здравом уме»…

– Так вы и сейчас все можете повторить?

– О том, что было до рождения? Да, конечно… Я все прекрасно помню.

– Так вы, Даниил, именно из-за этой истории сюда и попали?

– На обследовании в военкомате я сказал, что не имею возможности служить в армии. Когда меня спросили, почему, я объяснил, что это неугодно Вселенной. Меня попросили подождать, а сами позвали психиатра, который меня к тому времени уже осмотрел и дал добро. Когда пришел врач, а с ним еще несколько военных, женщина в форме попросила продолжать. Я им стал объяснять, почему не считаю нужным отдавать свой «долг» Родине. Когда я закончил говорить, психиатр сказал, что нужно меня направить на дополнительное обследование сюда, а один из военных начал спорить, желая доказать, что я всего лишь очередной «халявщик». Они долго ругались, после чего все же решили отправить меня «провериться», на что тот военный окончательно вспылил, пообещав лично следить за моим «диагнозом».

– А с диагнозом, как оказалось, не все так просто…

– Судя по Льву Серафимовичу, совсем непросто. К сожалению, после вчерашнего сеанса он не сможет быть ко мне объективным.

– Почему вы так думаете?

– Потому что он вряд ли позволит зыбкой почве под ногами пошатнуться, допустив правдивость моего рассказа.

– Рассказа?

– Я имею ввиду записанный на диктофон сеанс, который проводил со мной доктор Головин. Там все мои воспоминания, которые они, конечно же, считают бредом. Лев Серафимович навряд ли признает, что слова на пленке на самом деле могут быть реальными воспоминаниями… В его практике наверняка не было случаев, когда пациент повторял свою чушь как в сознании, так и под гипнозом. Если допустить реальность моих «фантазий», ему легче уличить меня в мошенничестве или «открыть» новый вид душевной болезни.