–А лейтенант не возьмет за задницу, за такие шевроны, которые пустынники носили?

–Да пошел он в жопу, твой лейтенант, – окрысился я.

–Эй, ты поосторожней с такими словами, – Пашка оглянулся по сторонам.

–Знаешь, почему нас чуть не перебили в поселке? – тихо спросил я.

–Так, эти же пустынники…

–Потому что лейтенант зажопил бензина на большой отряд. Он нас всегда так отправлял и вот наотправлялся. А теперь хочет все на мастер-сержанта свалить, – я притянул Пашку за китель к себе и еще тише прошептал ему в самое ухо: – если бы не зажал он бензина, то может и был бы жив наш Слава, мастер-сержант и даже этот дурачок Загорнов, который с Чужими воевать собрался.

–Ты это, – Пашка настороженно посмотрел на меня, – ты чего хочешь делать?

–Не знаю, – я отвернулся. – Лейтенант предложил сделку, мол, будешь молчать в тряпочку, станешь новым мастер-сержантом. На Горина мертвого хочет все свалить за провал.

–И че ты думаешь, – Пашка наклонился ближе, – Горину и остальным уже не поможешь. А мастер-сержант это полуторная пайка.

–Ты что, с ним заодно? – я резко повернулся к старому другу.

–Головой ты поехал смотрю, – вздохнул Пашка. – Просто советую тебе. Ты же знаешь, чей родственничек лейтенант. Ничего ты ему не сделаешь, если полковнику сдашь, когда тот спросит.

–Ладно, пойду я. Астраханский караван увидишь – скажи. А лейтенант… может и не будет он скоро лейтенантом, когда я полковнику расскажу. А не поможет полковник – сам решу с ним вопрос. Но это между нами.

–Конечно, друже, – улыбнулся Пашка, потом он ухватил меня за рукав, прежде чем я спустился по лестнице и сказал: – а до матери Славы сходи. Она должна знать, как погиб ее сын.

В ответ я только киваю. Когда я спустился с лестницы и прошел метров десять по стене, то повернулся и помахал Пашке рукой. Он улыбнулся и помахал в ответ.

Вышагивая по стене, я размышлял над его словами: «Даже если полковнику сдашь, когда тот спросит» – про то, что полковник может спросить, я Пашке не говорил. Это говорил мне только лейтенант, когда вызывал на беседу. Впрочем, Пашка не дурак и сам мог догадаться, кто может в первую очередь спросить о произошедшем. Совпадение ли, что он сразу сказал про полковника, только я заикнулся о том, чтобы сказать правду?

Медленно шагая по стене, я тихо, одними губами сказал:

–Паш, надеюсь, что это совпадение.

***

Спустившись со стены, я иду в Муравейник. Так называется самая большая жилая часть цитадели, в железных перегородках которой ютится около трех тысяч человек. Да, крепость у нас большая по сравнению с округой. По сути своей, Нижнекамская цитадель это самая большая крепость в округе километров на сто. Пробираясь среди железных комнатушек, спаянных из уже давно ржавеющих металлических конструкций, я дохожу до своей маленькой комнатушки. Она у меня всего два на два метра, никак кроме как конурой не назовешь. Зато она у меня отдельная и не приходится жить в здоровенных бараках на 30-40 человек. Заперевшись изнутри, я падаю на свой гамак и закрываю глаза.

Над головой светит только одинокая 40-ваттная лампочка. Можно было бы пойти к Мари, но я боюсь что она опять заведет разговор об уходе из дозорной службы, а вечно прикидываться больным я просто не смогу. Потянувшись к единственной полочке, я достаю потрепанную записную книжку и карандаш.

Кроме ножа это то немногое, что осталось мне от отца. Матери я никогда не знал, а отец умер спустя восемь лет после Первой Экспансии. Мне тогда было уже двенадцать, когда отца не стало. Забавно, но я даже не помню точно его лица: только смутный образ в памяти. Это был самый близкий человек в этом мире, а лица я его не помню. Смутно помню я и свое детство – большую часть времени мы проводили в этих железных катакомбах и взрослые только изредка разрешали нам выбираться во внутренний двор цитадели. Оно и понятно, раньше цитадели приходилось гораздо больше драться, чем сейчас. Первые годы после Экспансии прошли в жестокой резне и я слышал, что были дни, когда пулеметы на вышках не успевали охлаждаться, отбивая штурм за штурмом.