Вот я и молился Одину. «Я одной с тобой крови, – твердил я, – поэтому защити меня!» Бог сошел на землю и переспал со смертной девушкой, но это случилось задолго до того, как наш народ перебрался через море, чтобы захватить Британию. «Не спал он с девчонкой, – звучал у меня в ушах под стук копыт язвительный голос отца. – Он здорово трахнул ее, а от такого не уснешь». Меня всегда удивляло, почему боги не спускаются больше на землю. Это сильно укрепило бы веру в них.

– Не так быстро! – воскликнул Ситрик.

Я выбросил из головы богов, развлекающихся с девушками, и увидел, как трое из наших юнцов вырвались вперед.

– Придержи! – рявкнул Ситрик, потом усмехнулся мне: – Уже близко, господин.

– Надо бы выслать разведчика, – посоветовал Редвальд.

– Еще довольно далеко, – ответил я. – Вперед!

Я знал, что Хаки спешится, чтобы атаковать поджидающую его «стену щитов». Кони на ощетинившийся копьями строй не пойдут, отпрянут, поэтому воинам ярла придется в пешем строю напасть на саксов, расположившихся на пологой возвышенности. Но мы-то ударим ему в тыл, и тут лошади не испугаются, потому как сзади «стена щитов» вовсе не такая неприступная. Передняя шеренга – это сомкнутые щиты и сверкающее оружие, задняя шеренга – место, откуда начинается паника.

Мы забрали немного к северу, огибая выступ холма, и увидели их. Косые лучи солнца, пробившиеся сквозь брешь в пелене облаков, освещали христианские знамена на вершине и играли на обнаженных клинках. Шестьдесят пять человек, всего шестьдесят пять: тесно сбитая стена в две шеренги на гребне возвышенности, под сенью полотнищ с крестами. Между ними и нами находилась «стена щитов» Хаки, не закончившая пока построение, а еще чуть ближе к нам и правее переминались лошади под охраной мальчишек.

– Редвальд! – бросил я. – Отряди троих угнать табун!

– Да, господин, – кивнул он.

– Годрик, ты идешь с ними! – велел я слуге, затем перехватил тяжелое ясеневое древко копья.

Норманны до сих пор не заметили нас. Все, что они видели, – это шайка мерсийцев, вторгшихся вглубь территории Хаки. Северяне гнались за наглецами и собирались перебить всех до единого, но вскоре им предстоит узнать, что их самих заманили в ловушку.

– Руби их! – рявкнул я и ударил коня шпорами.

Руби их. Вот о чем слагают песни поэты. Вечерами в усадьбах, когда дым очага густо стелется под балками, рога полны элем, а арфист рвет струны, звучат песни о битвах. Это сказы о нашей семье, о нашем народе, о том, как мы помним прошлое. Поэт у нас называется скопом, а скоп – это человек, который умеет придавать форму вещам. Поэт придает форму минувшему, и так мы помним о доблести наших предков, о том, как они добывали нам землю, женщин, скот и славу. Норвежцы не сложат песен о Хаки, потому что это будет сакская песнь о нашей победе.

И мы пошли в атаку. Копье в руке, щит прижат к туловищу, Хердинг, мой конь, этот отважный скакун, молотит землю тяжелыми копытами. Справа и слева от меня летят галопом лошади, вперед выставлены острия, пар вырывается из конских ноздрей. Враг в изумлении оборачивается, и воины в задних шеренгах «стены щитов» не знают, что делать. Кто-то бежит к коням, другие пытаются выстроить стену, обращенную к нам. Я вижу бреши и понимаю, что норманны уже покойники. Позади них саксы садятся в седла, но начать бойню предстоит нам.

И мы начали.

Я нацелился на высокого чернобородого мужчину в дорогой кольчуге и шлеме с плюмажем из орлиных перьев. Он орал, видимо призывая своих сомкнуть щиты с его щитом, на котором был изображен орел с распростертыми крыльями. Потом бородатый перехватил мой взгляд, прочитал в нем свою судьбу, укрылся за орлиным щитом и занес меч. Я понял, что норманн собирается ударить Хердинга в надежде ослепить его или выбить зубы. Всегда бей в коня, а не во всадника. Нанеси коню рану или убей, и всадник превратится в добычу. «Стена щитов» рассыпа́лась, распадалась в страхе. Командиры пытались остановить беглецов. Я изготовил копье, потом тронул Хердинга левым коленом, и он обогнул чернобородого, который взмахнул оружием. Меч скользнул по груди Хердинга, нанеся глубокий порез, из которого полилась кровь, но то был не смертоносный удар, не валящая с ног рана. Мое копье пробило щит врага, разметав в щепы ивовые доски, и погрузилось в кольчугу. Я ощутил, как острие проламывает грудную клетку, выпустил древко, выхватил Клюв Ворона и развернул жеребца, чтобы рубануть по хребту другого противника. Выкованный колдуном клинок рассек кольчугу, словно та была из древесной коры. Хердинг вклинился между двумя воинами, повалив обоих наземь. Мы снова развернулись, а поле боя вокруг представляло собой хаос, полный перепуганных пехотинцев, которых догоняли и резали всадники. С холма примчались еще конные, и весь наш отряд кричал и убивал, а наверху реяли наши флаги.