– Теперь я, конечно, вспоминаю. Холодно было до ужаса, однако и красиво тоже, и мы смотрели, как луна встает над Босковей-Хед. Да, помню. Кто же тогда устраивал вечеринку? Уж точно не Юстас, он только тем и занимался, что доил коров. Наверное, Барнеты. Он был скульптором и пару лет держал студию в Порткеррисе, а потом вернулся в Лондон. Его жена плела корзины, или пояса, или что-то вроде того, в фольклорном духе, и у них был целый выводок ребятишек, которые вечно бегали босиком. Праздники у них тоже были оригинальные. Наверняка это Барнеты… Надо же! Столько лет о них не вспоминала. И все мы ходили в Пенфолду. – Однако здесь память ее подвела. Она недоуменно посмотрела на Вирджинию. – Или не все? Кто был на вечеринке?

– Мама не ходила. Сказала, это не для нее.

– И была права.

– Но я пошла, и вы с Томом тоже.

– Конечно. Нарядившись в свитеры и теплые носки. Следовало мне еще и шубу надеть. Но мы же говорили о Юстасе. Сколько тебе тогда было, Вирджиния? Семнадцать? Странно, что ты помнишь Юстаса Филипса после стольких лет.

– Ты не ответила на мой вопрос. Он все еще в Пенфолде?

– Поскольку ферма принадлежала его отцу, а до того отцу его отца и, насколько мне известно, отцу деда, разве может он смотать удочки и сбежать?

– Думаю, нет. Просто сегодня на ферме прессовали солому, и я подумала, не он ли сидит за рулем одного из комбайнов. Ты давно не встречала его, Элис?

– Мы с Томом вообще редко с ним видимся. Не потому, что имеем что-то против Юстаса, но, пойми меня правильно, он ведь обычный фермер, а Том стал настоящим бизнесменом, так что наши пути пересекаются нечасто. Разве что на охоте, когда стреляют зайцев, или в День подарков…[1] Вы понимаете, какие встречи я имею в виду.

Вирджиния подняла с пола свое блюдце и чашку и стала рассматривать розочки, которыми они расписаны.

– Он женат, – произнесла она.

– Ты говоришь так, будто знаешь наверняка.

– Разве я не права?

– Не права. Он не женат. Бог знает почему. Мне он всегда казался привлекательным: вечно загорелый, этакий любовник леди Чаттерлей. Наверняка в Ланьоне перебывало немало томящихся по нему барышень, однако ни одной не удалось завоевать его сердце. Видимо, ему и так хорошо.

Жена Юстаса, порожденная ее воображением, так же быстро растаяла – видение, унесенное холодным дуновением реальности. Вместо этого Вирджиния представила себе кухню Пенфолды, неприбранную и безрадостную, с остатками ужина, брошенными на столе, тарелками в раковине и пепельницей, полной окурков.

– Кто же заботится о нем?

– Понятия не имею. Его мать умерла несколько лет назад, и мне кажется… Впрочем, я не знаю. Может быть, хорошенькая служанка или любовница, которая не против взять на себя домашнее хозяйство. Я действительно не знаю.

И не желаю знать – говорил ее тон. Она закончила пришивать шелковую тесьму, закрепила шов несколькими плотными стежками и, слегка потянув, оборвала нить.

– Ну вот, готово! Божественный цвет, не правда ли? Но для шитья сейчас слишком уж жарко. – Она отложила чехол в сторону. – Дорогая, думаю, мне пора пойти и посмотреть, что у нас сегодня на ужин. Что ты скажешь насчет вкуснейшего свежего лобстера?

– Скажу, что он будет очень кстати.

Элис поднялась во весь свой немалый рост, как башня возвышаясь над Вирджинией.

– Ты видела свои письма?

– Да, они здесь.

Элис наклонилась, чтобы взять чайный поднос.

– Я тебя покину, – сказала она, – чтобы ты их спокойно прочла.

Оставив самое приятное напоследок, Вирджиния первым открыла письмо от свекрови. Конверт был голубым, с тонкой темно-синей подкладкой. Почтовая бумага плотная, тисненый адрес черными буквами вверху листа.