– Ну как, – сочла необходимым поинтересоваться Анна, – отыскали в мире что-нибудь реальное?

Он метнул на нее тревожный холодный взгляд и снова поднял стекло. Водитель обернулся было заговорить с ним, но старик, кажется, не ответил. Кеб снялся с места, повернул направо, на Норт-стрит, и вскоре застрял в пробке, а когда та рассосалась, исчез в направлении Гроув-парка[17]. Анне представилось, как одинокий старик на заднем сиденье глядит из стороны в сторону, прислушивается к стуку собственной крови в ушах, а машина едет между Каршолтонскими прудами. Она задумалась, куда направился старик. Она представила его обитателем дома вроде того, какой повидала в этот день. Она вообразила, как старик встречает там мальчишку с дурацкой прической, и хотя картинка получилась нелепая, образ превосходно укладывался в ее представление о Каршолтоне. Спустя пару минут диктор снова призвал всех к вниманию:

– Станция Каршолтон. Станция Каршолтон.

Гладкий, но полный редкого самодовольства выговор, как у радиоведущего 1940-х, когда эта среда вещания была новой и модной. Анна пыталась объяснить Марни, что голос звучал, словно на пробах для совместного фильма Пауэлла и Прессбургера. Но Марни в жизни не интересовалась творчеством Пауэлла и Прессбургера, так что ее это не проняло.

– А можно это выключить, дорогая? – попросила уязвленная Анна. – Депрессивный какой-то сюжет.

Вас вызывает Англия, так и ожидала она услышать от диктора. Англия зовет вас, кричит через ненастную ночь и помехи. Англия умоляет с отчаянным, хотя и почти неощутимым акцентом на последних двух звуках слова «there»:

– Is anyone out there?[18]

«Нова Свинг» была кораблем с историей. Внутри сохранялся устало-изношенный оттенок освещения, напоминая гостям фотоснимки со Старой Земли. Архитектура пахла металлом, электричеством и животными. Для корабля всего-то ста лет от роду времени тут протекло непривычно много: казалось, это остаточное время позаимствовано из какого-то непостижимого, неоконченного путешествия. Даже при отключенных динаточных двигателях по корпусу катились тошнотные низкочастотные колебания, словно корабль постоянно пятился, отодвигался от чего-то, удерживая команду внутри. Лив Хюла и о своей жизни могла бы сказать то же самое. Ранние уроки еще предстояло выучить до конца: любое действие, даже по завершении, зачастую ощущалось запоздалым экспериментом. Да и потом, если ты летчица, то столько всего выносишь наружу – переносишь в корабль и его динаточные поля, – что потом все тяжелее отыскивать путь назад, домой. Домой – в некое безопасное укрытие посреди времени и пространства. Ощущение бесприютности ее встревожило.

Поначалу оно проявляло себя лишь беспорядком в электронной начинке. На разогреве, продолжая ощущать плотный, набивший оскомину узел пилотских коннекторов во рту, она получала сообщения об ошибках при беглых проверках мелких узлов. Флуктуации мощности – едва заметные.

– Были бы у нас провода, – говорила она Толстяку Антуану, – я бы подумала, что их мыши погрызли.

Позже, выводя корабль с парковочной орбиты, она заметила кого-то в каюте позади – темную, маслянисто-зыбкую фигуру, такую подвижную, что Лив даже не успела понять, кто это, но каким-то образом удержала образ.

– Антуан, ну едрить твою, – отсутствующим тоном сказала она.

– Чего? – отозвался Антуан, который в ста футах ниже по кораблю смотрел в иллюминатор на Тракт Кефаучи, слушая восторженный шепот Ирэн:

– Я никогда не устану от всего, что мы видим!

Все время полета тень пряталась в грузовых отсеках. Бортовые камеры засекали мимолетное движение в четвертом и шестом ангарах, но Лив неизменно опаздывала углядеть его причину. Тень мелькала на верхушке сходного трапа или в центральной вентиляционной шахте. Потом ее удалось проследить до жилой секции, но лишь как обесцвеченный участок воздуха или стершееся граффити, оставленное скучающим суперкарго лет сорок назад. То были изолированные случаи. Путешествие с Саудади на планету X принесло обычную дезориентирующую трясучку. Ирэн трахала Антуана. Антуан трахал Ирэн. По корпусу, точно струйки крови Христовой, скользили слизистые вязкие ленты небарионной материи. Лив Хюла слушала новости гало, но срочные включения радости не приносили. На второй день она развернула корабль основанием вниз, выполнила чистую посадку меньше чем в сотне ярдов от здания портовой администрации на Да Луш-Филде и осталась лежать в пилотском кресле, обессиленная настолько, что даже отключиться не могла, слушая, как тикают и клацают остывающие двигатели.