Ужас и страх, окутавший девушку во сне, приобрёл вполне конкретные очертания и назначенное время – сегодняшний вечер.

Доведённые до автоматизма действия на пустынной кухне оставляли свободными только мысли в голове: она дала им полную волю.

Почему именно в тот день, когда ей надо думать о любви, о долгожданном признании Курбана, когда надо решить, что ему ответить, поверить ли, что он действительно любит её, хромоногую заложницу, решить для себя, что им делать дальше? Почему именно в этот день появляется на её пути реальная и неизбежная, как ночь после солнечного дня, угроза для её жизни, для её целомудрия, угроза её возможному счастью с Курбаном?

Айша перебрала множество вариантов, как ей уберечься, как избежать насилия над собой, но к вечеру поняла, что ни жалобы Мансуру, ни просьбы к Эдже, чтобы не выдала, защитила, ей не помогут. Они не защитят. Только Курбан – её надежда. Но вдруг Курбан с Сараби не встретятся, ведь Сараби может вернуться поздно?

Тогда что?

И Айша решилась на отчаянный шаг: если ей суждено лишиться девственности сегодня, то право первой ночи она отдаст любимому, а дальше будь что будет.

Стоило ей прийти к такому важному для неё, для её будущей женской судьбы решению, как тут же всё сознание, всё её существо охватило чувство отчаянной, безоглядной храбрости. Айша уже была с этим чувством достаточно знакома, чтобы отличить возникшее в ней состояние, чтобы узнать его в себе. Именно это чувство толкнуло её в багажник вражеской «Ауди» и именно оно помогло прервать нерешительные раздумья и стянуть бабушкины ножницы для порчи старого ковра.

Вечер. Чувство решимости всё ещё её не покидает, но мышцы напряжены, словно перед прыжком, нервы натянуты, будто струны. Она не ощущала усталости после долгого трудового дня, а потому не стала ложиться спать после приготовления ужина и по дороге из кухни обратилась к Эдже:

– Эдже, я вчера бельё постирала и помылась, а сегодня хочу платье постирать, но надеть мне нечего. Не дашь ли ты мне что-нибудь, чего тебе не жалко? Я не испорчу, обещаю.

– Дам, так и быть. Иди к себе, я сейчас принесу, – ответила Эдже и, оставив Айшу возле двери в комнату моми, прошла дальше по коридору к двери в своей спальни.

– Салам алейкум, моми, – обратилась Айша к бабуле.

– Алейкум вассалам, девочка, – отозвалась старушка. – Устала? Будешь ложиться спать?

– Нет. Спать не буду. Хочу своё платье постирать пораньше, чтобы успело высохнуть до утра. Сейчас Эдже принесёт мне что-нибудь, во что можно переодеться.

Но то, что принесла Эдже, Айше очень не понравилось. Тряпкой это национальное платье, конечно, нельзя было назвать, но, по её в мнению, такой вылинявший старый балахон давно пора было отправить именно на ветоши, если не выбросить совсем. Надевать на себя такое тряпьё она не собиралась, поэтому быстро управилась со стиркой, вывесила на балконе платье и прилегла.

Музыка снизу уже давно призывно играла, а Айша никак не решалась открыть окошко к любимому, потому что бабуля не засыпала. Она ворочалась, постанывала, покряхтывала и… не спала.

– Моми, вы хорошо себя чувствуете? – спросила Айша, наклонившись к изголовью старой женщины. – Может, болит что-нибудь? Помочь?

– Сердце, похоже, девочка. Имя у тебя красивое, но, прости, в памяти моей не задерживается. Приступы у меня часто. Стенокардия. А тревожить никого не хочу. Пусть отдыхают. Может, пройдёт само, а если умру – не пугайся, я уж пожила своё… Ох, вздохнуть полностью не получается, и в груди горит огнём, сердце будто в горло переместилось и там клокочет.