Да, нужно время. Не все так легко. Правда, полгода прошло, как я вернулся и каждый день почти с ней, а ничего не меняется. Не подпускает к себе. И я уже не знаю, как и когда все изменится. По ночам у ее кровати стою. Вспоминаю. Как выносил со склада и понимаю, что сам виноват. Не заслужил я папой называться.

Обратно с мороженым иду и вдруг слышу, как плачет, навзрыд. Я мороженое уронил и к ним. Оксана ее по голове гладит, что-то говорит тихо, а она меня увидела, вырвалась и несется навстречу, рыдает и кричит:

– Папа!

На корточки присел, к себе рывком прижал. Глажу ее, и в горле дерет. А она повторяет и повторяет это слово, а меня трясет, как в лихорадке.

– Я думала, ты ушел. Я так испугалась.

Глажу ее по щекам, вытирая слезы, и все еще трясет. Хочется, чтоб повторила. Сказала еще раз. А она взгляд на мои руки опустила, а потом снова в глаза посмотрела.

– Я мороженное твое уронил.

– Ты не уйдешь больше? – и рывком за шею обняла.

– Не уйду.

– Никогда-никогда?

– Никогда-никогда.

– Тогда пошли вместе мороженое покупать. Я не люблю пломбир в шоколаде. Я крем-брюле люблю.

***

И да, мы с Оксаной поженились. Тихо расписались. Без гостей и свидетелей. Она особо не хотела, а я решил, что не дело ей фамилию бывшего мужа носить и глаза мне ею мозолить. Царева она. Самая настоящая. Моя женщина. И пусть об этом стоит штамп в паспорте. Люблю метить, то, что принадлежит мне. Мог бы и ее б штампами пометил, а так метил поцелуями, укусами и синяками, чтоб каждое утро помнила, чья. Не заглядывая в паспорт.

Кто поверит, я и сам не верю – 

Толь на счастье, то ли на беду, 

У меня семь пятниц на неделе 

И тринадцать месяцев в году. 

Моё небо – синее, в алмазах. 

Что-то мне по-жизни принесет. 

Я крещен, а может быт помазан, 

В общем, я – счастливый, вот и все! 

Я – счастливый, как никто! Я счастливый лет уж 100. 

Я – счастливый! Я – не вру! Так счастливым и уйду! 

Я – счастливый, как никто! Я счастливый лет на 100. 

Я – счастливый! Я – не лгу! Так счастливым и уйду! 

Кто-то знает, я и сам не знаю, 

Где финал тот, где та полоса. 

За которой лишь ворота Рая, 

А за ними просто Небеса. 

А пока все небо только в звездах. 

Не во сне причем, а на яву. 

Что скажу за жизнь свою я просто – 

Я счастливый тем, что я живу. 

Я – счастливый, как никто! Я счастливый лет уж 100. 

Я – счастливый! Я – не вру! Так счастливым и уйду! 

Я – счастливый, как никто! Я счастливый лет на 100. 

Я – счастливый! Я – не лгу! Так счастливым и уйду! 

Григорий Лепс.

– Почему такая конспирация, Граф?

Остановился возле столика напротив Андрея Воронова. Я б его не узнал, если бы не назначенная через посредника встреча в дешевом кафе и произнесенный пароль, обговоренный в свое время еще с покойным Вороновым старшим. После нашей последней встречи прошло немало времени, и я думал, что этот пароль произнесен не будет никогда. Моя поездка в Болгарию подходила к концу, и я вот-вот должен был вернуться к Оксане. Предвкушал это возвращение и поглядывал на часы, пока мне не позвонили с закрытого номера на отечественную симку и не назвали три слова, которыми обменивались в свое время наши с Вороновым отцы. Адрес для встречи я получил в смс и понимал, что, если Граф прилетел ко мне в Болгарию, значит это что-то срочное и важное.

Без привычного элегантного костюма, в футболке, темных очках и бейсболке, Воронов, скорее, походил на обычного рабочего, если бы не часы «Ролекс», дорогие кожаные туфли и очки от известного бренда. Если учитывать, до каких высот он поднялся, то этой встречей можно было бы гордиться. Но для меня он был сыном друга моего отца и человеком, который в своё время помог спасти моих детей. Я был ему должен. Если бы не это обстоятельство, то предпочел бы не встречаться… Я обещал Оксане держаться от всего этого подальше. И держался.