Неожиданно Штольце исчез, а передо мной уже сидел донор. Это был вестфалец крепкого телосложения из Липперланда с венами как у лошади. Он оказался одним из первых, кто подобрался к доту, и вот теперь он опять был первым, кто сдавал кровь для своего боевого товарища. Вестфалец с улыбкой посмотрел на меня и сказал:

– Берите у меня столько крови, герр ассистенцарцт, сколько вам надо! У меня ее достаточно!

Мы чувствовали себя в нашей глубокой воронке в относительной безопасности. Немецкая артиллерия все еще продолжала вести огонь на разрушение по второй линии вражеских укреплений, но и русская артиллерия отвечала массированным огнем. К счастью, их снаряды не рвались в непосредственной близости от нас. Лишь вражеские пулеметы снова и снова посылали свои очереди у нас над головой, и нам приходилось постоянно пригибаться в своей воронке. Неожиданно совсем рядом раздался оглушительный грохот. Взрыв был такой силы, что игла чуть было не выскочила из вены солдата.

– Что это было? – спросил я его.

– Это наш Шниттгер! – с невозмутимым видом ответил донор. – Только что он взорвал стальную дверь четвертого дота! Если русские хотят удержать Шниттгера снаружи, им потребуется что-нибудь покрепче, чем их пресловутая русская сталь!

По его лицу было видно, что он очень гордится своим обер-фельдфебелем.

После того как я перелил тяжелораненому 500 миллилитров донорской крови, его уже посиневшие губы порозовели, а пульс стал более стабильным, и наполнение его улучшилось. Я отпустил коренастого вестфальца и ввел раненому еще 500 миллилитров физраствора, хлорида натрия. Пульс пациента уже почти пришел в норму, и теперь его жизни не угрожала непосредственная опасность. После того как я еще раз проверил давящую повязку, я с огромной осторожностью так закрепил ее на шее, что теперь ни при каких обстоятельствах не могло возникнуть сильное кровотечение.

Из всего гарнизона второго русского дота в живых остался только один боец. Однако он получил такие тяжелые ожоги от струи огнемета, что вряд ли можно было надеяться на то, что ему удастся выжить. Я дал перевязочный материал двоим русским пленным, которые, по их словам, немного разбирались в оказании первой медицинской помощи, и поручил им перевязать своего тяжелораненого товарища, а также позаботиться о других раненых русских.

Тем временем все роты нашего батальона переправились на восточный берег канала. Вслед за этим они развернулись в цепь, чтобы атаковать тыловые укрепления линии Сталина. Но самая тяжелая работа была уже выполнена! Перешеек у деревни Гомели был захвачен с ходу, а самые боеспособные и мощные вражеские доты выведены из строя. С помощью нескольких русских пленных наши саперы минут за сорок построили новый прочный мост на обломках старого деревянного моста. Теперь по нему уже медленно перевозились первые пехотные орудия.

Оказав медицинскую помощь всем раненым, находившимся в нашей воронке, Дехорн и я бегом вернулись в деревню на батальонный перевязочный пункт. Перед его дверью стояли наши лошади Макс и Мориц, запряженные в телеги.

– Ну вот и славно! – сказал я Дехорну. – Мюллер уже здесь! Все идет по плану!

Мы направились к входу в заднюю комнату, и я позвал Вегенера. Однако никто не отозвался. В дверном проеме показался встревоженный Мюллер.

– Унтер-офицер Вегенер ранен… в голову! – сообщил он.

Я не на шутку встревожился и поспешил вслед за Мюллером. Вегенер лежал на полу на охапке соломы вместе с другими ранеными. Он был в сознании, но его пропитанная кровью повязка свидетельствовала о том, что у него очень серьезное ранение. Я осторожно размотал бинты и снял временную повязку. Пуля вошла в затылок с правой стороны, прошла через голову и вышла через правый глаз. Я был рад, что при этом у Вегенера не наблюдалось никаких признаков паралича, однако никак не мог понять, как такое могло случиться с ним в деревне Гомели, где уже не осталось ни одного красноармейца.