– Тот самый Шелеметев, который погиб в последний день турецкой войны? – тихо уточнил Лыков.

– Да, – ответил ротмистр. – В чине генерал-майора он воевал в Кобулетском отряде и был убит при штурме Цихидзирской позиции.

– Я помню его по отряду. Достойный был человек. Сам я выбыл из строя раньше, ещё на Столовой горе.

– 17 января 1878 года было заключено перемирие, но телеграмма об этом дошла до Кобулетского отряда с запозданием на сутки, – пояснил Даур-Гирей барону. – Это у вас на Балканах была относительно устойчивая связь, а здесь часто обходились по старинке, курьерами. И за указанные сутки отряд успел предпринять штурм сильной турецкой позиции под Цихидзири, уже совершенно бессмысленный. Погибли полторы тысячи человек, в том числе и мой приёмный отец. А позицию так и не взяли…

Все надолго замолчали, потом Таубе взялся за фуражку.

– Пойдёмте ужинать. Заодно обсудим предстоящий поход. Нужно выдвинуться в горы как можно скорее.

Они пошли в шашлычную Ильясова, рекомендованную им правителем канцелярии, где не спеша и сытно поели. Хозяин был чеченец, и кухня у него оказалась действительно приличная. Троица обнаружила отменный аппетит. Под горячую руку было истреблено большое блюдо корта-когиша и несколько дюжин чепалгашей[21]. Петербуржцы запили еду бутылкой кахетинского; Иса довольствовался водой.

– Вы сохранили свою веру? – тактично поинтересовался Лыков. – Не сочтите за пустое любопытство; вместе в горы идём…

– Я понимаю. Да, моя приёмная семья не настаивала на смене религии. Меня подобрали вместе с тёткой; больше из Даур-Гиреев никто не уцелел. Тётушка Марьям сделалась моей как-бы нянькой, и ревниво наблюдала за правильным соблюдением всех обрядов. Потом, в Тифлисском кадетском корпусе, нас таких было много. Русское правительство веротерпимо.

– Когда вы прибыли, Иса Бечирович? – переменил разговор Таубе.

– Я в Шуре уже два дня. Обхожу агентуру. Наблюдал, кстати, вашу встречу с шейхом Сухраб-беком. Редкая удача – он почти не появляется на людях. Что это вы ему вручили столь торжественно?

– Алексей Николаевич передал беку заспиртованное сердце Кунта-Хаджи, которое все эти годы хранилось в Петербурге.

– Сердце Кунты? – ротмистр, как и капитан Ильин за час до него, опешил и надолго задумался. – А что… Давно пора. Петербургу всё равно, а нам здесь это может помочь.

– Как вы оцениваете братство Кадирия? – повернулся Лыков к абаздеху. – Нас им только что запугивали. Андрей Анатольевич говорил, что это теневая власть, враждебная русской администрации. И что она ждёт каких-нибудь потрясений, чтобы отделить Кавказ от империи и стать властью официальной.

– Капитан Ильин часто излишне категоричен. До нетерпимости… Нужно сначала разобраться в идеологии кадиризма. И в личности Кунта-Хаджи. Человек это был выдающийся, даже великий. Он чеченец, сын простого пастуха. Родился в ауле Исти-су на рубеже веков; точная дата неизвестна. Ребёнком переехал в Илсхан-юрт, где стал изучать Коран. В 12 лет гениальный мальчик уже стал кари – человеком, знающим священную книгу наизусть! В 18 совершил свой первый хадж. Именно тогда по пути в Мекку Кунта задержался в Багдаде и сошёлся там с суфистским братством Кадирия, одним из самых старых и могущественных в исламе. Могила Аль-Кадири в Багдаде очень почитаема. Молодой чеченец оказался выдающимся толкователем тариката как способа мистического познания, пути к совершенствованию…

– Но ведь тарикат – это братство? – перебил Даур-Гирея Лыков.

– Дословно тарикат переводится с арабского, как дорога, путь. В переносном смысле – путь к совершенствованию. И третий смысл этого слова – братство, а именно суфистское братство. Первые тарикаты появились в 12-м веке. Некоторые теологи насчитывают двенадцать материнских братств, другие добавляют ещё четыре. Кунта выбрал братство Кадирия и сделался по возвращении на Кавказ его эмиссаром в Чечне и Дагестане. Он выступал против войны с Россией и за сотрудничество с русской администрацией. Учил, что война с заведомо более сильным противником не угодна Аллаху. Ещё шейх