– Я буду сидеть здесь, пока вы не освободите попугая! – как-то по-птичьи резко выпалил Марк.

Лицо начальника тюрьмы изменилось.

– Па, выпусти птичку! – попросил тут папу Володя.

– Не встревай! – рявкнул на сына Крученый. Потом обернулся к Марку. – Скажите, если я ее освобожу, вы ее выпустите из клетки?

– Что? – Марк не понял странный вопрос. – Что вы говорите?

– Я говорю, товарищ Иванов, что вы в душе надзиратель! Вы же всю жизнь попугая в клетке держите! Вы даже в камере его полетать не выпускали, хотя камера по сравнению с вашей клеткой!.. И вы мне говорите: освободите! Да я и без вас бы освободил птицу и выпустил бы ее на волю, если б не была она осуждена советским судом за серьезное преступление. Ясно?

Марк вздохнул тяжело и уставился на булыжник.

– Мой вам добрый совет – уезжайте домой! – сказал напоследок Крученый и потащил за руку своего сына прочь.

А мальчишка все оглядывался и с интересом и сочувствием смотрел на оставшегося сидеть под воротами тюрьмы дядю.

– А я отсюда без Кузьмы не уйду! – разглядывая булыжник мостовой, проговорил упрямо Марк.

Однако уже на следующий день голодного и простудившегося ночью артиста связали и в таком состоянии погрузили в поезд, шедший в Москву.

Надзиратели, «провожавшие» его на вокзале, поручили проводнику кормить пассажира из рук и освободить его от веревок только в ближнем Подмосковье.

Лежать на нижней полке со связанными руками и ногами было неудобно. С трудом Марк поворачивался иногда с боку на бок. Хотелось поглядеть в окошко, но соседей в купе не было, и некого было попросить приподнять его хотя бы на минутку, чтобы смог он выловить своим больным взглядом из проносящихся мимо пейзажей какую-нибудь красивую картинку, какой-нибудь очаровательный кусочек своей великой Родины.

А как только вспоминал он об оставленном в тюрьме попугае – сами собою лились из его глаз слезы и щипали щеки. И кожа щек уже чесалась, но руки были связаны, и болели перетянутые тугой веревкой кисти.

Открылась дверь в купе, и проводник, молодой паренек в синей форме и в фуражке, спросил:

– Чай пить будете?

– Сволочи! – вырвалось вдруг у Марка, и снова из его глаз полились слезы.

Марк рыдал, а обиженный им проводник ушел в тамбур и нервно закурил «Беломорканал». Это была его первая самостоятельная поездка проводником без наставника, и поездка эта обещала быть трудной.

Время шло быстро. Уже начали приходить на Подкремлевские луга письма с майскими штемпелями. Уже птицы голосили вовсю, заполняя своими криками и пением цветущие природные окрестности.

Солнце светило ярко, как прожектор. Воздух был чист и свеж.

И даже на щеках у Эква-Пырися появился неожиданный румянец, а на носу выступили едва заметные точечки веснушек.

Настроение у обоих жителей Подкремлевских лугов было отменным. Неделю назад получил старик посылку от одного крестьянина из Грузии, а в той посылке было килограммов пять апельсинов, только не простых фруктов, а накачанных чачей. Старик первым заметил это – тонкий у старика нюх оказался. Но, будучи по природе добрым и общительным, сразу рассказал он обо всем Банову, и три дня после получения посылки ели они эти апельсины и там же у костра под вечер засыпали. Хорошо, что не простудились.

После того как апельсины закончились, появился у Кремлевского Мечтателя какой-то особый блеск в глазах. Стал он что-то говорить о карточных фокусах и все обещал Банову показать эти самые фокусы, как только солдат Вася колоду карт раздобудет.

Но Вася наотрез отказался принести сверху карты. Впрямую заявил, что игры в карты не уважает и считает социально вредными. Нечего было на это ответить старику, и он только вздохнул тяжело и на Банова посмотрел с сожалением.