– Ешь, Сашок, ешь, а то свалишься, – слышал он рядом заботливый голос Нелюбина.

…Днём Воронцов отобрал десятерых бойцов и приказал им выносить тела убитых во время ночной вылазки. Бойцы сколотили из жердей трое носилок, взяли у артиллеристов большие сапёрные лопаты и принялись копать яму.

Воронцов сам выбрал место. На берёзовой опушке, на краю небольшого лесного поля, уходящего в тыл. На просторной луговине, где гуляет ветер и гнёт до земли волны лугового ковыля и овсяницы. До того, как они принесли сюда первых убитых, здесь пахло мёдом, как пахнет всегда июльское разнотравье.

– Вот тут пусть и лежат. Хорошее место, – сказал Воронцов. Он посмотрел на своего помкомвзвода Численко, взял у него из рук лопату и разметил прямоугольник. – Давайте, ребята. Вот для них – последняя трассировка. Времени у нас один час. Надо успеть.

Тела убитых складывали на земле возле берёзы, в теньке. Их уже начинало разносить. И тяжёлый смрад потянуло ветерком в поле.

– Быстрее надо, товарищ лейтенант. – Численко разделся до пояса, выкидывал рыхлый песчаный грунт на край ямы. – Вон, мухота уже в ноздри полезла.

Вместе с последними носилками пришли четверо человек. Воронцов знал их – полковая похоронная команда. Вёл их пожилой сержант. Увидев лейтенанта, сержант козырнул и сказал равнодушным тоном:

– Мы бы и сами справились, товарищ лейтенант.

– Ничего, сержант. Это наши товарищи. Мы всё сделает сами. Можете быть свободны. Схему географического расположения могилы тоже составлю и передам по команде. – Воронцов махнул ему рукой и снова принялся за лопату.

Сержант равнодушно посмотрел по сторонам, но уходить не собирался. Трое бойцов тоже выжидающе стояли поодаль, курили, опершись на лопаты.

– Мне надо бумагу составить. По форме два-БП и другую, по форме девять-БП. – Сержант продолжал смотреть в поле скучающим взглядом.

– Я же сказал, список безвозвратных потерь уже составлен. А привязку сделаю, как положено. Начальству своему можешь доложиться, что взвод своих хоронит сам.

Но сержант как вкопанный продолжал стоять перед Воронцовым.

– Приказано одежду с убитых снять. Для повторного использования. Обувь тоже… – Сержант кивнул на тела, сложенные под берёзой.

– Кем приказано? Где приказ? У вас есть приказ на то, чтобы раздевать убитых?

Воронцов понимал, что приказ о том, чтобы с убитых снимать одежду и обувь, которую ещё можно использовать для экипировки тех же штрафников, мог существовать. Его запросто мог отдать устно этому себе на уме сержанту начальник команды погребения полка. Или кто-нибудь из интендантов высокого ранга. Но письменного приказа у сержанта наверняка нет. Это ж кем надо быть, чтобы перенести такое на бумагу?.. Какими словами писать тот приказ и как его озаглавить?

– У меня – приказ, – упорствовал сержант.

– А чего ж ты его вовремя не выполнил? Ночью надо было убитых таскать. А вы сейчас, на готовое… – Сержант Численко вылез из ямы, стряхнул от земли гимнастёрку и натянул её на потное тело.

– Я с лейтенантом разговариваю, – с тем же равнодушием произнёс сержант, не глядя на Численко. Держался он уверенно. Но его уверенность воспринималась уже как наглость.

– Ты, сержант, иди-ка отсюда. Подобру-поздорову. – Воронцов поправил под ремнём гимнастёрку. – Иди, иди. Забирай своих орлов. Личные вещи мы тоже сами вышлем родным. А сейчас мы должны товарищей своих похоронить. Обирать их, мёртвых, погибших за родину, я не позволю. – И Воронцов передвинул тяжёлую потёртую кобуру «ТТ» вперёд.

Сержант усмехнулся и, прежде чем уйти, сказал на прощанье: