Я затосковал. Внутри у меня осталась какая-то пустота. Я к ним привык, я так долго наблюдал их вблизи – Кнопочку и остальных. И теперь у меня было странное чувство, будто они ушли из моей жизни навсегда. Глупо, конечно. Глупо принимать это так близко к сердцу. Я что хочу сказать: вот есть отец, есть мать, а четверо детишек, которые выросли на моих глазах, непонятно куда пропали. Шутка ли?

Я жалел, что не умею хотя бы кое-как объясняться по-ихнему. Я бы окликнул отца, запросто, по-соседски, и сказал: «Я смотрю, вы с хозяйкой остались вдвоем. Надеюсь, ничего дурного не случилось?»

Да нет, бесполезно. Он только смерил бы меня своим особым взглядом и послал бы подальше.

Девочек я больше не видел. Ни разу. Домой они не вернулись. Однажды я вроде бы заприметил Кнопку на реке, в стайке подружек, но не был уверен, что это она. И даже если она, то какая-то новая, незнакомая – так она выросла и изменилась.

В общем, я поразмыслил и рассудил, что родители в ту субботу взяли с собой детей не просто так, а с целью – либо пристроить их в Понте к друзьям, либо отпустить на все четыре стороны. Уже большие, пора и честь знать, пускай пробиваются сами.

Я понимаю, это звучит жестоко – вряд ли вы поступили бы так с собственными детьми, – но не забывайте: нрав у отца был крутой и жил он по своим законам. Не иначе считал, что так для детей будет лучше, – возможно, он был и прав. И если бы определенно знать, как сложилось у сестер, особенно у младшенькой, я бы не беспокоился.

Но я до сих пор беспокоюсь, потому что знаю, чем все закончилось для сына.

Беда в том, что у него хватило глупости вернуться домой. Он воротился недели через три. Я тогда шел не своей обычной дорогой, а лесом, вдоль ручья, который берет начало на холмах и впадает в озеро. Я обогнул озеро по северному берегу, в стороне от знакомого шалаша, ближе к камышовым зарослям, и первое, что я увидел, был сын.

Он ничего не делал, просто растерянно стоял у камышей. Он был довольно далеко, и я не стал его окликать. Да у меня бы и духу не хватило. Так что я остановился и какое-то время следил за ним. А он тоже стоял, застыв на месте, в обычной своей нелепой позе, и я заметил, что он смотрит туда, где дом.

Отец его покамест не заметил. Я увидел обоих старших у мостков через ручей – они то ли шли к морю, то ли возвращались с рыбалки. А сын смотрел на них все с тем же растерянным, придурковатым видом. И не только придурковатым – испуганным.

Мне хотелось крикнуть: «Что происходит?» – но я не знал как. Короче, я стоял молча и тоже смотрел на отца.

Потом произошло то, чего мы оба боялись.

Отец поднял голову и увидел сына.

Он, должно быть, что-то сказал жене, велел ей стоять на месте, а сам развернулся и как молния бросился к камышовым зарослям, к сыну. Вид у него был устрашающий, до конца дней не забуду. Где уж там царственность! От нее и следа не осталось. Он кипел от гнева и ярости – и вдобавок осыпал сына бранью. Ей-богу, я слышал своими ушами!

Сын, в полном ужасе, беспомощно озирался, искал, где бы спрятаться. Но прятаться было негде. Никакого укрытия, кроме камышей у болота. И он, безмозглый дурачок, не нашел ничего лучше, как отступить подальше в камыши и пригнуться к земле. Думал, бедняга, что так его никто не отыщет. Смотреть на это было непереносимо.

Я собрался с духом и уже готовился вмешаться, но отец вдруг замер, словно бы затормозил на бегу, повернулся и зашагал обратно к мосткам, продолжая сердито клокотать. Сын следил за ним из своего убежища, потом снова вышел на открытое место. Видно, в его дурацкой башке засела мысль во что бы то ни стало вернуться домой.