Я сел и взял ее за руку.

– Ты промокнешь, лежа здесь, – сказал я. Глупо, но ничего другого я не мог придумать.

– Я привыкла, – сказала она.

Она открыла глаза и посмотрела на меня. За оградой горел уличный фонарь, поэтому было не очень темно, к тому же, несмотря на дождь, ночь была не черной, а, скорее, сумрачной. Мне бы хотелось сказать о ее глазах, но я не слишком речист. Вы знаете, как светятся в темноте люминесцентные часы. Когда-то у меня были такие. Вы просыпаетесь ночью, и они, как друг, всегда у вас на руке. Так светились и глаза моей девушки, но они были к тому же еще и красивыми. И уже не походили на глаза ленивой кошки. В них были любовь и нежность, а еще грусть, все одновременно.

– Привыкла лежать под дождем? – спросил я.

– Пришлось привыкнуть, – ответила она. – В приюте нам дали название. Во время войны нас обычно называли маленькими смертниками.

– Ты не была эвакуирована? – спросил я.

– Это не для меня, – сказала она. – Я нигде не могла оставаться. Всегда возвращалась.

– Родители живы?

– Нет. Оба погибли, когда бомба уничтожила наш дом. – В ее голосе не было ничего трагического. Он звучал совершенно обычно.

– Какое несчастье, – сказал я.

Она не ответила. Я сидел, держа ее за руку и ожидая той минуты, когда наконец поведу ее домой.

– Ты давно работаешь в кинотеатре? – спросил я.

– Около трех недель, – сказала она. – Долго я нигде не задерживаюсь. Скоро снова куда-нибудь отправлюсь.

– А в чем дело?

– В неугомонности, – сказала она.

Вдруг она подняла руки и взяла в них мое лицо. Она сделала это очень нежно, а не так, как вы могли бы подумать.

– У тебя хорошее, доброе лицо, – сказала она. – Оно мне нравится.

Это было так странно. От ее слов мне стало легко, я уже не чувствовал волнения, как в автобусе, и про себя подумал: «Может быть, это оно и есть, наконец-то я нашел девушку, которая мне действительно нужна. Но не на один вечер, не от случая к случаю. Навсегда».

– Приятель есть? – спросил я.

– Нет, – сказала она.

– Я имею в виду постоянный.

– Нет и не было.

Забавно было так разговаривать на кладбище, притом что она лежала, как какая-нибудь фигура, вырезанная на старом надгробии.

– У меня тоже нет девушки, – сказал я. – Никогда об этом не думал, как другие парни. Наверное, это чудно́. К тому же я очень люблю свою работу. Работаю механиком в гараже, знаешь, чиню все, что ездит. Платят хорошо. Успел кое-что скопить, да и матери посылаю. Живу в маленькой берлоге. Мистер и миссис Томпсон приятные люди, мой босс в гараже тоже славный малый. Я никогда не чувствовал себя одиноким, да и сейчас не чувствую, но, увидев тебя, я задумался. Знаешь, теперь у меня все будет по-другому.

Она ни разу не прервала меня, и казалось, что я думаю вслух.

– Очень приятно возвращаться домой к Томпсонам, – сказал я, – людей добрее просто представить невозможно. Еда тоже хорошая. После ужина мы немного болтаем и слушаем приемник. Но знаешь, теперь мне уже нужно другое. Я хочу приходить и, когда закончатся сеансы, забирать тебя из твоего кинотеатра, а ты будешь стоять у двери зала и смотреть, как выходят зрители, ты мне подмигнешь, что, мол, собираешься переодеться, и я тебя подожду. Потом ты выйдешь на улицу, как сегодня, но пойдешь не сама по себе, а возьмешь меня под руку, и, если захочешь снять пальто, я его понесу – и его, и, может быть, какой-нибудь пакет или что там у тебя будет. И мы пойдем ужинать в «Кронер Хауз» или куда-нибудь еще поблизости. Столик заранее заказан, нас все знают, ну, официантки и остальные; они припасут для нас что-нибудь особенное.