В ту ночь, почти не сомкнув глаз, Аглая постоянно представляла Дмитрия с другой женщиной. Печальные и бередящие душу картины его измен всплывали в ее мыслях, не давая расслабиться. Проснувшись на следующий день, уже с утра девушка почувствовала себя дурно. За завтраком она ощутила резкую боль в животе. Извинившись перед Николаем Петровичем, поднялась в спальню и прилегла. Но боль постоянно давала о себе знать. То мучая ее чрево, то отпуская, сильные тянущие боли не прекращались. В одиннадцать ее навестил Николай и предложил послать за доктором. Но Глаша ответила, что ей надо просто немного полежать. Николай согласился, но все же приказал горничной неотступно находиться при больной.

К двум часам дня боль внизу живота стала невыносима. К тому же у девушки началось сильное кровотечение. Едва горничная сообщила об этом Николаю Петровичу, он сам вскочил на лошадь и поскакал за доктором. Уже через полчаса тот был у постели больной и после быстрого осмотра попросил всех, кроме горничной Аглаи Михайловны, выйти из ее спальни.

К четырем часам все было кончено. Аглая потеряла ребенка. Всю мучительную процедуру, пока доктор осторожно чистил ее чрево от последа, Аглая молча глотала горькие слезы. Она чувствовала, что последний мерзкий разговор с Дмитрием и его холодность как-то виноваты в том, что Господь решил забрать ее малыша на небеса. С позволения Аглаи нерожденное дитя завернули в белые пеленки, и Николай собственноручно похоронил его в саду около розовых кустов. Около шести вечера он вернулся обратно в спальню к Аглае, мрачный и тихий. Смотря на неподвижно лежащую на постели девушку, Николай глухо произнес:

– Мне так жаль, Аглая Михайловна.

Глаша молчала, невидящим взглядом смотря перед собой. Николай Петрович подошел ближе к ее постели и, сев на стул рядом с ее кроватью, с нежностью посмотрел на девушку.

Ее красота, величественная, нежная, тихая и печальная, казалась Николаю совершенной. В Аглае не было и тени высокомерия и жеманства, как у многих девушек из дворянских семей. Она всегда была приветлива, улыбчива и добра. Ее мягкость, податливость, чувствительность, которые угадывались даже невооруженным глазом, уже завладели сердцем молодого человека. В моде были красотки с иссиня-черными волосами, светлыми глазами и яркими губами. Красота же Аглаи была довольно редкой. Николаю нравились ее светлые, почти белые волосы, темные яркие большие глаза, обрамленные черными ресницами, которые выделялись на фоне бледного личика так же, как и нежные алые губки. Ее красота, необычная, манящая, девственная и в то же самое время чувственная, волновала Николая, и он, дотоле равнодушный к женщинам, теперь воспылал к Аглае неистовой неподдельной страстью.

Последнее время непонятным образом Николай стал проводить в обществе девушки все свое время, совершенно этим не тяготясь. Они вместе гуляли, изучали книги в библиотеке, ходили в церковь, обедали в гостиной, говорили о разном и проводили длинные вечера у камина. И теперь печаль Аглаи задевала Николая за живое, и он подбирал слова, дабы утешить ее и смягчить душевную боль от потери ребенка.

– Извините меня за дерзость, – начал тихо Николай. И, лишь дождавшись, когда Глаша поднимет на него прелестные яркие глаза, продолжил: – Дмитрий знал, что вы ждете ребенка?

– Я не успела ему сказать, – прошептала она в ответ одними губами и вновь отвела взгляд.

Николай смотрел на нее, и ему безумно хотелось остаться с ней, утешить, обнять. Но он не мог. Он ощущал, что она тяготится сейчас его присутствием. И понимал, что она хочет остаться одна. Но не мог заставить себя уйти. Отчего-то в этот момент, смотря на бледное личико Аглаи и ее закрытые глаза, молодой человек вдруг осознал, что любит ее. Да, именно любит ее прелестный облик, тихий нрав, огромные печальные глаза, которые были самыми красивыми на свете. Но тут она прошептала: