В отличие от них Анна проживала свои роли. В мюзикле она играла, как в драматическом спектакле, который был замешан на музыке, пении и танце. Она стремилась знать все партии и наблюдала за артистами, отсеивая худшее, забирая лучшее. А потом оценивала свою игру в записной книжечке. «Пятница 2-е. „Рай“ – плохо. Суб. 3-е. „Варьете“ – неожиданно замечательно. Пятн. 9-е. „Рай“ – позор». Удачным считался день, когда совпадала внешняя и внутренняя техника роли, и появлялось ощущение легкости, почти парения над сценой.

Кинематограф пока оставался неведомой страной, но, похоже, пришло время знакомиться. Сегодня её пригласил сам Бердышев, и теперь она в суеверном одиночестве шла на его киностудию, нарочно выбрав длинный маршрут.

Малый Каретный, Лихов… Здание «Фабрики по производству кинофильмов» выделялось в тесном параде бывших доходных домов. До революции оно было храмом, потом его колокольню снесли, и конструктивисты перекроили здание, окончательно убрав остатки византийского стиля.

Взявшись за ручку двери, Анна сразу почувствовала себя маленькой. Это был её первый визит сюда. Две недели назад Бердышев сам нашёл Пекарскую, попросил спеть что-нибудь. У кинорежиссёра был жёсткий внимательный взгляд. Анна приняла его за немца.

Она исполнила тогда индейскую песенку, которую он записал на плёнку своего переносного «шоринофона». Невиданный аппарат состоял из бобины и множества деталек, компактно прикрученных друг к другу внутри небольшого чемодана.

Тотем-том-том, тотем-том-том… Именно эта мелодия встретила Анну на киностудии. Какой хороший знак! Пекарская с улыбкой прислушалась к собственному пению. Её промокшие ноги хоть сейчас были готовы отбить чечётку Ванды.

Дожидаясь Бердышева, Анна обошла съёмочную площадку. Она с любопытством и страхом рассматривала оборудование – кинокамеры, какие-то лампы, подвешенные на тележках. И все это время её песенка следовала за ней.

Появился мужчина в круглых роговых очках, он оказался ассистентом режиссёра.

– Анна Георгиевна, вы утверждены! Поздравляем!

Все, кто находился в студии, сразу заулыбались и окружили Анну.

Она пока не знала, кем были эти люди. Мужчина с тщательно причёсанными волосами – гримёр? А другой, с длинным носом и в тюбетейке – может, оператор? Полная женщина с близорукими голубыми глазами – реквизиторша, или как там они называются у киношников?

Появился, стуча тростью, Бердышев.

– Вы готовы прямо сейчас приступить к работе?

Грим, укладку, платье и парик подбирали целую неделю. Вечерами Анна записывала в своём дневничке: «делали причёску finger wave», «прилизанная тоже не подошла», «лохматая лучше».

Пекарская наконец приобрела облик роковой дивы, но режиссёр нервничал. Он пока не имел понятия, насколько милостивой окажется немецкая оптика к начинающей киноактрисе. Во время съёмок Бердышев хмуро опирался на свою тяжёлую палку, то и дело оттеснял оператора, чтобы всмотреться в видоискатель.

Выдержка, диафрагма, светочувствительность – эти слова не могли объяснить капризы кинокамеры. Оператор и гримёр тоже не знали, отчего она вдруг может невзлюбить какую-нибудь театральную приму, не разрешив её лицу воспринимать свет, как ни освещай. А другую актрису, даже если та невзрачна, вдруг обольёт лучами любви и сделает красавицей. Оставалось разводить руками перед этой метафизикой.

Пекарская нервничала ещё больше. Опытный Иварсон объяснял ей, что магия кино и магия театра – очень разные вещи, и советовал:

– Главное, забудьте об аппарате и не хлопочите лицом. И не волнуйтесь, вы уже столько всего сыграли на сцене.