Эти фото были сделаны, когда мои родители стали появляться в Городе М. всё реже. Они чаще работали и, соответственно, жили где-нибудь в Африке или Индонезии. И фотомонтажи были очень даже не случайными.

Я бы могла вам сейчас рассказать о том, что в эту ночь я встретила кое-кого и что если бы не эта встреча, то я бы ни капельки не изменилась. Возможно, я б осталась той серой мышью, которой всегда была (или хотела быть!). Но… я не могу вот так взять и всё выложить разом. Открыться первому встречному. Мне сначала нужно привыкнуть к вам. Подойти поближе. Ясно прекрасно, вы ничего про меня не поймёте! Все люди – себялюбы. Но если хотите понять – хоть чуть-чуть, хоть самую малость, – поживите недолго в моей коже…

Если бы я могла показать вам всё это как фильм, у нас не ушло бы и десяти минут на эту нарезку в качестве начала. Например, как в первых сценах «Амели» (вот папа, вот мама и вот вся эта нудятина из детства, которая на меня повлияла), а я бы просто сидела и водила по экрану лазерной указкой. А может быть, я уже живу внутри какого-то клипа, срежиссированного… вами?

Всегда кажется, что с тобой не может произойти ничего страшного. А если оно вдруг происходит, то просто невыносимо как хочется отмотать это кино назад и сделать «Cut» – вырезать монтажом всё прошлое и начать свой фильм заново. Но не в смысле – опять писаться, ходить в детский сад и скучать на химии в школе. А просто быть здесь и сейчас без всяких мыслей о прошлом. Как-то так.

В туманной дымке лучики огней города растворяются, как сгущенка в чае. Потоки воздуха от шуршащего вентилятора ритмично приподнимают подол моего домашнего сарафана. Он игриво танцует на моих коленях, а я периодически ловлю его за край и стираю им капельки пота со лба. Вентилятор мотает из стороны в сторону пропеллером, заключенным в клетку и словно пытающимся оттуда сбежать – взмыть над городом М., полететь над молочной дымкой выше, выше – туда, где ты свободен, туда, где свободен сам город, где дым уже не властен над ним.

Прищурившись, я смотрю на город сквозь ресницы, потом широко открываю глаза – эффект тот же. Сфуматированные крыши города плывут куда-то против движения ветра. Нужен ветер посильнее, чтобы раздуть дым. Сижу, обхватив колени и плечи руками. Я прошу о ветре…

Я живу на последнем этаже, по нынешним меркам, не слишком высокого дома, которому в обед сто лет. Буквально. Но эту древность я бы не променяла ни на какие высоты новостроек. В своей норе на чердачке, на пятом с половиной этаже, я вроде должна была бы чувствовать себя немного ближе к небу, выпросить в подарок у деда телескоп и считать звезды. Но нет. Я больше люблю сидеть здесь – у огромного окна в гостиной и пялиться во двор. Смотреть на небо в Городе М. – не имеет смысла. Тут оно никогда не бывает тёмным, как на даче, и звёзд здесь почти не видно. По крайней мере из моего окна небо всегда выглядит слишком светлым, ослепленным городскими огнями. Единственную звезду, которую хорошо отсюда видно, можно пересчитать одним пальцем – это кремлевская. Интересно, можно ли на нее ориентироваться, если заблудился или просто оказался в каком-нибудь жизненном тупике?

Я не спала несколько ночей, потеряла интерес к своей любимой пиццерии и сделала столько звонков по всем госинстанциям, в надежде, что они помогут мне найти родителей, что, кажется, уже продавила намертво кнопки своего домашнего телефона 495…, 495…, 495… Если у меня будет сотрясение мозга и всю мою память сотрет напрочь, единственное, что я буду помнить, – телефонный код Города М. Писклявые переборы в трубке стали моим гимном, а фразы на режиме ожидания – моим новым «Отче наш…». Номера разные, но из-за кода такое ощущение, что я звоню одному и тому же абоненту. Я даже представила себе на другом конце трубки такую огромную грудастую тётку – пробивную и горластую. Звали бы её как-нибудь… Москва Владимировна, допустим. А что, прекрасное женское имя.