Актер не обязательно должен быть невротиком. Артистическая деятельность приближена к значению жеста, знака, слова, танца, к тому, через что опосредует себя Ин-се человека. Настоящий актер, который хочет передать успех, совершенство, рост должен уметь осознавать и исторически воплощать посредничество бытия в существовании. Если понаблюдать за зрелым человеком в момент говорения, то можно увидеть, даже не слушая слов, что движения рук, модуляция губ, взгляд передают порядок жизни, который воссоздает позитивность. При этом признанные технически совершенными жесты, телодвижения, танец многих танцовщиков и актеров вызывают некроз и стресс, что особо чувствуется на висцеральном уровне. Иногда в ходе спектакля мы оперируем лишь ментальными категориями в головном мозге, начисто забывая о постоянно функционирующем восприятии посредством всего висцеротонического поля. Часто исчерпывающий жест опровергает то, что предъявляется нам на менальном и культурном уровне.

В этом смысле мы не можем признать за общепризнанным искусством катарсической функции, потому что оно не только не устраняет вытесненного, но и подтверждает его существование, поскольку представляет, освящает вытесненный материал как искусство. Подлинный катарсис происходит лишь тогда, когда человек преодолевает собственные комплексы, достигая собственной сущности. Всякая артистическая деятельность должна возвращаться к онто Ин-се с целью реализации существующего человека и его соотнесения с формальным эстетическим действием. Искусство дарует человеку свободу, свободу от обычных забот и страха. Общество позволяет ему отбросить удушливые роли и пребывать в истине своей индивидуации, входить в фантастическую модальность. Человек может свободно проявлять свою глупость, инфантилизм, невроз, агрессию, нежность, покорность, а также выражать точку, которая опосредует оптимум существования за пределами любой идеологии.

Действие актера вызывает у зрителя выплеск эмоций, вскрывает внутренний мир, дает передышку. В такие моменты публика освобождается от действия «Сверх-Я», а установившаяся непринужденность пробуждает сексуальность и неистовство. В этом смысле сцена высокоэффективна: в условиях видимой свободы вместо навязчивого внедрения фиксирующих кодов невроза она может стимулировать к развитию зрелости, гармонии, преодолению, истинному познанию себя. Тогда зритель приходит к познанию своего внутреннего мира в обход комплексов, страхов, навязчивости. Театральное искусство может создаваться для управления сущностной точкой индивидуализации, в которой человек обретает экзистенциальное и психологическое равновесие. Некоторые ищут эту точку в области театра и кино, однако ее выражение в силу всевозможных трудностей сведено к единственной форме – навязчивости.

Свобода в искусстве означает не только забывание роли и повседневности, но и аннулирование ментальных кодов и любой обусловленности, которая программирует навязчивость, страх, агрессивность, инфантилизм. Это вхождение в «Я», которое становится прямым сознанием Ин-се, там, где приобретает форму наше существование.

С позиций жизненной функции бесполезно превозносить искусство человека, потерпевшего крах в своей эгоичности. Только возвращение к истинному человеку может произвести коренной переворот в театре и породить, наконец, искусство бытия.

Образ, который действует в вероятностном измерении и втягивает человека в оценку, невозможно установить по соглашению. Для этого есть два типа образов: 1) мимесис* монитора отклонения; достаточно воспользоваться одним из его образов, и зрелище сработает для большинства людей; 2) образы онто Ин-се, у которого свой театр; нужно всего лишь напрямую «списывать» с него.