В подчеркивании этих трагических сторон жизни нет ничего чрезмерного, как на первый взгляд кажется. Так, боязнь старения и смерти широко распространена в современной культуре. Эдит Вайскопф-Джоэлсон, профессор психологии Университета Дьюка, полагает, что логотерапия способна помочь в противодействии этим особенно частым страхам американцев. Собственно, я утверждаю – и таков основной принцип логотерапии, – что бренность жизни ни в малейшей степени не умаляет ее значимости. То же самое относится и к человеческим ошибкам. Так что ни к чему усиливать эскапизм наших пациентов перед лицом трагической триады существования.
А теперь ненадолго вернемся к страданию. Возможно, вы слышали историю, которую я так люблю рассказывать своим слушателям, поскольку считаю, что она помогает «шире раскрыть смысл страдания». В Вене ко мне обратился пожилой врач, который никак не мог выйти из тяжелой депрессии, вызванной смертью жены. Я спросил его: «Что, если бы вы умерли первым и жена вас пережила?» «Для нее это было бы ужасно, она бы так мучилась!» – ответил он. «Вот видите, – заметил я, – ей не пришлось нести это бремя, и именно вы избавили ее от страданий. А теперь живете и оплакиваете ее – такова ваша плата». Тягостное положение предстало перед моим собеседником в новом свете – как исполненная смысла жертва во имя покойной жены.
Даже если эта история хорошо вам известна, вы еще не знаете, как ее прокомментировал один американский психоаналитик несколько месяцев назад. Выслушав мой рассказ, он встал и сказал: «Я понимаю, что вы имеете в виду, доктор Франкл. Однако, если мы будем исходить из очевидного факта, что ваш пациент так глубоко страдал от смерти своей жены только потому, что бессознательно он всегда ненавидел ее…»
Если вас интересует моя реакция, вот она: «Вполне может быть, что после того, как пациент пролежал на вашей кушетке сто часов, вы промыли ему мозги до такой степени, что он признается: “Да, доктор, вы правы, я все время ненавидел свою жену и никогда не любил ее”. Но в таком случае, – продолжил я, – вы лишили бы этого пожилого человека единственного сокровища, что у него осталось, – идеального супружества, которое они создали, их истинной любви. Мне же удалось за минуту значительно изменить его отношение к ситуации или, будем честны, утешить».
Мы можем выявить волю человека к смыслу только в том случае, если сам смысл можно объяснить как нечто существенно большее, чем просто его самовыражение. Это предполагает определенную степень объективности, а без минимальной степени объективности смысл никогда не стоил бы реализации. Мы не просто придаем и приписываем вещам смысл, а, скорее, обнаруживаем его; мы не изобретаем смысл – мы его находим. (Именно это я имею в виду, когда заявляю о его объективности.) С другой стороны, непредвзятое исследование выявило бы определенную субъективность в понятии смысла. Смысл жизни должен быть рассмотрен в терминах конкретного смысла определенного человека в данной ситуации.