Слова, обычно употребляемые в нашем родном языке, по-видимому, защищены от забывания в условиях нормального функционирования памяти. Иначе, как известно, обстоит дело со словами иностранными. Предрасположение к их позабыванию существует в отношении всех частей речи, и первая ступень функционального расстройства сказывается в неравномерности нашей готовности использовать иностранные слова в зависимости от нашего общего состояния и от степени усталости. Позабывание это происходит в ряде случаев путем того же механизма, который был раскрыт нами в примере Синьорелли. Чтобы доказать это, я приведу анализ всего только одного, но имеющего ценные особенности случая, когда забыто было иностранное слово (не существительное) из латинской цитаты. Позволю себе изложить этот небольшой эпизод подробно и наглядно.

Прошлым летом я возобновил – опять-таки во время вакационного путешествия – знакомство с одним университетски образованным молодым человеком, который, как я вскоре заметил, читал некоторые мои психологические работы. В разговоре мы коснулись – не помню уже почему – социального положения той народности, к которой мы оба принадлежим, и он, как человек честолюбивый, стал жаловаться на то, что его поколение обречено, как он выразился, «на захирение», не может развивать своих талантов и удовлетворять свои потребности. Он закончил свою страстную речь известным стихом из Виргилия, в котором несчастная Дидона завещает грядущим поколениям отмщение Энею:

«Exoriare…» и так далее[2]. Вернее, он хотел так закончить, ибо восстановить цитату ему не удалось, и он попытался замаскировать явный пропуск при помощи перестановки слов: «Exoriar(e)… ex nostris ossibus ultor!». В конце концов, он с досадой сказал мне: «Пожалуйста, не стройте такого насмешливого лица, словно бы вы наслаждались моим смущением; лучше помогите мне. В стихе чего-то не хватает. Как он собственно гласит в полном виде?» – «Охотно, – ответил я, и процитировал подлинный текст, – Exoriar(e) aliquis nostris ex ossibus ultor!» – «Как глупо позабыть такое слово! Впрочем, вы ведь утверждаете, что ничего не забывается без основания. В высшей степени интересно было бы знать, каким образом я умудрился забыть это неопределенное местоимение aliquis».

Я охотно принял вызов, надеясь получить новый вклад в свою коллекцию. «Сейчас мы это узнаем, – сказал я ему, – Я должен вас только просить сообщить мне откровенно, не анализируя, все, что вам придет в голову, как только вы без какого-либо определенного намерения сосредоточите свое внимание на позабытом слове[3]». – «Хорошо. Мне приходит в голову курьезная мысль расчленить слово следующим образом: а- и – liquis». – «Зачем?» – «Не знаю». – «Что вам приходит дальше на ум?» – «Дальше идет так: реликвии, ликвидация, жидкость, флюид… Дознались вы уже до чего-нибудь?» – «Нет, далеко еще, продолжайте». – «Я думаю, – продолжал он с ироническим смехом, – о Симоне Трентском[4], реликвии которого я видел два года тому назад в одной церкви в Тренте. Я думаю об обвинении в употреблении христианской крови, выдвигаемом как раз теперь против евреев, и о книге Kleinpaul’я, который во всех этих якобы жертвах видит новые воплощения, так сказать новые издания, Христа». – «Эта мысль не совсем чужда той теме, о которой мы с вами беседовали, когда вы позабыли латинское слово». – «Верно. Я думаю, далее, о статье в итальянском журнале, который я недавно читал. Помнится, она была озаглавлена „Что говорит