– мне упорно навязывались имена двух других живописцев – Боттичелли и Больтраффио, – которые моим суждением тотчас и решительно были отвергнуты как неверные. Когда посторонним лицом мне было сообщено верное имя, я сразу и без колебаний его признал. Исследование того, в результате каких воздействий и по каким ассоциативным путям воспроизведение сместилось подобным образом – с Синьорелли на Боттичелли и Больтраффио, – привело к следующим результатам.

а) Причину выпадения имени Синьорелли не стоит искать ни в особенности самого этого имени, ни в психологическом характере взаимосвязи, в которой оно было включено. Забытое имя было мне точно так же знакомо, как одно из замещающих имен – Боттичелли, – и несравненно более знакомо, чем второе из замещающих имен – Больтраффио, – о чьем обладателе я едва ли мог бы сообщить нечто еще помимо его принадлежности к миланской школе. Взаимосвязь же, в которой случилось забывание имени, кажется мне безобидной и не ведет к дальнейшему разъяснению: я вместе с одним незнакомцем ехал в карете из Рагузы в Далмации на некую станцию в Герцеговине; мы завели разговор о путешествии по Италии, и я спросил моего спутника, был ли он уже в Орвието и видел ли там знаменитые фрески NN.

б) Забывание имени объясняется только тогда, когда я вспоминаю тему, непосредственно предшествующую той беседе, и предстает как результат нарушения вновь возникающей темы со стороны предшествующей. Незадолго до того, как я задал вопрос моему спутнику, был ли он уже в Орвието, мы беседовали о нравах живущих в Боснии и Герцеговине турок. Я рассказал о том, что слышал от одного практикующего среди этих людей коллеги, что обычно они демонстрируют полное доверие врачу и полную покорность судьбе. Если им сообщают, что больному нельзя помочь, то они отвечают: «Что тут сказать, господин (Herr)? Я знаю, если бы его можно было спасти, ты спас бы его!» Только в этих предложениях содержатся слова и названия: Босния, Герцеговина, – которые можно вставить в ассоциативный ряд между Синьорелли и Боттичелли – Больтраффио.

в) Я предполагаю, что вереница мыслей о нравах боснийских турок и т. д. оказалась способной помешать следующей мысли потому, что я отвлек от нее свое внимание еще до того, как довел ее до конца. Ибо я вспоминаю о том, что хотел рассказать второй эпизод, покоившийся в моей памяти рядом с первым. Эти турки ценят выше всего сексуальное наслаждение и при сексуальных расстройствах впадают в отчаяние, которое странным образом контрастирует с их смирением при смертельной опасности. Один из пациентов моего коллеги как-то ему сказал: «Ты знаешь ведь, господин, если этого больше нет, то и жизнь не имеет ценности». Я удержался от сообщения об этой характерной черте, поскольку не хотел затрагивать эту тему в беседе с незнакомцем. Но я сделал еще нечто большее; я отвлек свое внимание и от продолжения мыслей, которые могли бы связаться у меня с темой «сексуальность и смерть». Я находился тогда под впечатлением вести, полученной несколькими неделями раньше во время моего краткого пребывания в местечке Трафой. Один пациент, с которым я много работал, из-за неизлечимого сексуального расстройства покончил с жизнью. Я точно знаю, что в той поездке в Герцеговину это печальное событие и все, что с ним было связано, в моей сознательной памяти не всплывали. Но соответствие Трафой – Больтраффио заставляет меня предположить, что тогда эта реминисценция, несмотря на намеренное отвлечение моего внимания, оказала на меня свое действие.